Огарева, 6. Повести

Возьмите зеркало, внимательно смотрите на свое лицо, а я повторю ваш «словесный портрет» еще раз.

- Неужели я такая образина? - спросил Шрезель, но к зеркалу, стоявшему на низком столике около приемника, невольно обернулся. Он внимательно оглядел себя и переспросил: - Разве у меня нижняя челюсть выступает?

- Должен вас огорчить…

- О, погодите, у него внизу, вот здесь, - Шрезель открыл рот и показал два передних зуба, - были золотые коронки! Ура! Пошла ниточка! Вы мне помогли… Я могу фантазировать, если мне помогают! Еще вспомнил: он очень любил, как он определял, «вертеть динамо». Брал такси, катался по городу, потом останавливался у проходного двора, говорил, что выходит на минуточку, и убегал. То же он проделывал в ресторанах, он очень любил рестораны, он еще меня научил заказывать свекольник и рыбу по-монастырски.

- Что, вместе с ним убегали?

- Да что вы… Неужели я похож на тех, кто «вертит динамо»?

- А откуда вам известно про его штуки?

- Говорили в институте…

- Чего ж вы ему тогда холку не намылили?

- Не пойман - не вор.

- Тоже верно.

- Да, вот еще что… У него была прекрасная память. Изумительная память. У него даже записной книжки не было. Один раз услышит телефон - и навечно.

- А почему тогда его выгнали из института?

- Так он же не ходил на лекции. Знаете, может быть, он так хорошо запоминал только телефоны. Иногда бывает: прекрасная память на все, кроме, например, формул. Это от лености ума. Ум ведь надо все время тренировать, иначе его можно погубить. Это, кстати, и ко мне относится: я часто впадаю в какую-то духовную спячку - ничего не интересует, все мимо, мимо… Хочется сидеть, а еще лучше - лежать и не двигаться… У вас так не бывает? Да, кстати, у него был какой-то друг, по специальности физкультурный тренер. Кажется, бегун. Кажется. Точно я боюсь вам сказать.

- А из какого общества?

- Я был далек от спорта.

- Как звали тренера, не помните?

- Нет, что вы… Я только помню, что он его часто ждал после занятий. Такой высокий худой парень. И еще, кстати, он очень боялся темноты. Да, да, я именно поэтому и удивился, что он стал грабителем…

- Они днем грабили, - сказал Костенко, - сволочи.

- У вас, наверное, очень интересная работа, простите, не знаю, как вас величать…

- Владислав Николаевич.

- Очень красивое созвучие имени и отчества. Я своего сына назвал Иваном. Иван Шрезель.

Костенко улыбнулся:

- Благозвучно. Ему бы на сцену с таким именем.

Шрезель замолчал и снова начал тяжело смотреть в точку, прямо перед собой, куда-то мимо Костенко.

- Очень мне с ним трудно, - вздохнул он, - жена погибла прошлым летом. Я чудом уцелел, а Ляля погибла во время маршрута по Вилюю. В детский садик я его пристроил, но воспитательница - не мать. Да, погодите, снова ниточка: у него была мать!

- Она умерла.

- Знаете, просто чудесная была женщина. Тихая такая, добрая… Прекрасно готовила. Она умела делать гречневую кашу в духовке - крупинка от крупинки отдельно лежала. Я сам - немножечко гастроном. Люблю на досуге покашеварить. Наверное, истинное призвание - это кухня… Я только на кухне, у плиты, по-настоящему воодушевляюсь, только там я смел в решениях, только когда варю борщок - я чувствую себя личностью… Мы на этой почве очень подружились с его матушкой…

- Вы у них часто бывали?

- Довольно часто. Меня прикрепили к нему помогать учиться. Комсомольская нагрузка. По-моему, это все чепуха. Помогать учиться - это почти то же, что помогать человеку дышать или ходить. Здоровому, конечно. Больному не зазорно.

- Смекалистый был парень?

- Да. Очень. Но я же говорил вам - леность ума. Отсутствие тренинга. И еще: очень любил и, главное, умел со вкусом одеваться. Это он привил мне любовь к одежде. Он мне даже галстук-бабочку подарил.

- А деньги откуда?

- На галстук-бабочку?

- Нет. На красивую одежду.

- Во-первых, мать. Она была хорошая портниха и помногу зарабатывала. А вообще, очень был элегантный парень. Такой, знаете ли, красавец. Шрамик у него на лбу есть. Витька Кодицкий ему лоб разбил кирпичом. Он его вообще убить хотел.

- За что?

- Никто не знает. До сих пор.

- Вы адрес Кодицкого помните?

- Конечно.

- Давайте-ка я запишу.

Кодицкий

- Я этого человека, по правде говоря, ненавижу, а поэтому вам нет смысла со мной говорить. Объективности во мне быть не может.

- А в чем д-дело? - поинтересовался Садчиков.

- В нас с ним.

- Вы мне мож-жете рассказать?

- Нет.

- Нам сейчас дороги даже самые к-крохотные крупицы сведений о нем.

- Это ясно.

- Так что нам нужна ваша помощь.

- Я же говорю - я тут необъективен.

- А что вы можете рассказать о нем - даже необъективно?

- Какой смысл в необъективных сведениях? Мне он кажется уродом, а на самом деле это не так. Я его считаю кретином, а он далеко не глуп. Я его считаю подлецом, а он был где-то просто совершенно обыкновенным, только слабовольным и самовлюбленным человеком. Я его ненавижу как преступника морального. Даже как убийцу - косвенного. А он про это ничего не знает… Так что - какой смысл?