Огарева, 6. Повести

- Знаете, - сказал он, - я хотел у вас попросить совета.

- Это можно.

- Что мне делать?

- Смотреть по сторонам, - ответил Садчиков.

- Я не о сегодняшнем дне.

- Ах так… Ну что ж… По-моему, надо хорошо сдать эк-кзамены - и сразу на завод. Чтоб до суда тебя р-рабочие успели узнать, понимаешь?

- А судить все равно будут?

- Почему «все равно»?

- Ну, потому что я с вами хожу, помогаю…

- Так ты уходи. Милый мой, если т-ты только для суда нам помогаешь, тогда т-топай домой.

- Я хожу с вами не для суда!

- Ну, извини, з-значит, я тебя не так понял.

- Просто я думал, что судят преступников, а настоящий преступник никогда не будет помогать искать вам своего сообщника.

- Милый мой, ты не п-представляешь себе, как ты не прав. И попросил я тебя помочь просто потому, что думаю о т-тебе неплохо, понимаешь? И потом, стихи у тебя хор-рошие. Больше ничего не написал?

- Нет.

Садчиков показал глазами на парня, который шел с забинтованным лбом. Ленька отрицательно покачал головой.

- Напишешь, - закурив, пообещал Садчиков. - Я отчего-то верю, что ты много напишешь.

- Когда на заводе писать? Там надо успевать поворачиваться.

- Ты знаешь, что такое им-мпульс? - спросил Садчиков.

- Знаю.

- Так где у тебя будет больше импульсов для т-творчества - на заводе, когда надо только успевать поворачиваться, или в полном спокойствии, дома, когда все тихо и птички щ-щебечут?

- Не знаю.

- А я знаю. Вот у меня когда б-башка особенно здорово соображает? Когда всё решают минуты, когда очень т-трудно, когда надо принять только одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени, оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У п-поэтов так же.

- У поэтов иначе.

- Не может быть.

- Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.

- Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.

- Нет. Сердце - оно и на заводе и дома одинаковое.

- Разное, - возразил Садчиков. - Завод - он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод - это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы - великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь - какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.

- Сами говорили, что мои стихи нравятся…

- Говорил.

- Значит, обманывали?

- Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?

Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.

Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:

- Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.

- Извинились перед ним?

- Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.

- Еще чего! - рассердился Садчиков. - Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?

- Да.

- Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? - спросил Садчиков Леньку.

- Люблю.

- Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.

- А я - икарийские игры.

- Губу покажи, - попросил Садчиков.

Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.

- Ну, из-звини, - сказал Садчиков. - Губа у тебя не дура.

Встретились

Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:

- Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…

Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.

- Водку пьете, чертенята? - спрашивал он. - С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я - как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова туманится, Читушка.

Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Сударь шел нахмурившись и, когда увидел прыгающую от еле сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.

- Гуляй отсюда, - сказал он негромко, - киря. Слышал, что говорят, или нет?

- Пущай он у тебя поспит, - сказал Прохор, - отдохнуть вам, ребятки, надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам пойдешь, Читушка, завтра.

- Чего ты обо мне печешься? - спросил Чита. - Сам не маленький.

- А ты мне «ты» не говори, - сказал Прохор улыбчиво, - ты мне «вы» должен говорить.