Огарева, 6. Повести

- Что мне теперь будет? Расстрел? Скажите мне правду, я умоляю вас! Только скажите мне правду! Спасите меня, я буду во всем вам помогать! Я буду все рассказывать обо всех, только защитите меня!

- Заслуженный артист, - сказал комиссар, - тебе только Смердякова в театре играть. Не кривляйся! Если на тебе нет крови милиционера, если твои доводы подтвердятся, ты будешь жить.

- Вы правду говорите?

- А какой резон мне врать, сам посуди?

Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.

- Да, да, - сказал он, - какой вам резон…

- Ч-чита, - спросил Садчиков, - ты сможешь узнать Прохора по фотографии?

- Конечно.

- Он по ф-фене ботает?

- Нет, он как поп изъясняется.

- Матом ругается?

- Нет, я не слыхал ни разу.

- Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?

- Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете - он же зверь, железо, а не человек.

- З-заговорит, - пообещал Садчиков, - и н-никакая он не железка. Он ржа по-одзаборная. Завтра у т-тебя с ним очная ставка будет.

- Не надо.

- Б-боишься?

- Нет, не боюсь, но все-таки не надо…

- Надо, милый, надо, - сказал комиссар, - так что ты мужайся. И чтоб без штучек мне. Без фортелей. Вот ручка, бери печенье, пей чаек, сиди и пиши мне все про дедушку Прохора. Подробно пиши, бумагу не жалей. Усек, Чита?

- Усек, товарищ комиссар.

- Ну тогда молодец. И запомни - гусь свинье не товарищ, так что ты меня впредь гражданином величай.

- Простите, гражданин комиссар.

А Сударь-то наглец

Когда Читу увели в камеру, комиссар внимательно прочитал все, написанное им, а потом передал Садчикову. Покачал головой, отошел к окну, закурил. Серый рассвет делал небо бездонным и близким. Было слышно, как дворники подметали улицы.

Сударь в камере не спал и поэтому, когда его привели на допрос, глядел волком и на комиссара, и на Садчикова.

- Здравствуй, - сказал комиссар, - садись.

Сударь, подвинув к себе стул, сел.

- Благодарить надо.

- Спасибо.

- Что, не спится?

- Почему… Спится.

- Физиономия у тебя больно бодрая.

- От характера.

- Ш-шутник.

- А это от положения. В моем положении только и шутить.

- В твоем положении плакать надо, Ромин. Горючими слезами плакать.

- Москва слезам не верит.

- Это тоже правильно. Все на себя берешь?

- Что именно?

- Все.

- Я на себя ничего не беру. И если вы хотите со мной говорить по-человечески, прикажите, чтобы марафету дали.

- А еще чего хочешь?

- Больше ничего. Только я без марафета не человек, зря время тратим.

- Ч-человек, человек, - успокоил его Садчиков, - самый настоящий ч-человек.

- Что касается настоящего, - поправил комиссар, - то здесь я крупно сомневаюсь. Ну, Ромин? Милиционера на себя берешь?

- Тяжело.

- Да, пожалуй. Ну а кассу и скупку берешь?

- И еще Дом обуви, - усмехнулся Сударь, - там калоши понравились.

- Ах, калоши… Черненькие?

- Ага.

- С рубчиком?

- С ним.

- И с красным войлоком?

- Это внутри.

- Наблюдательный ты парень.

- А как же. Врожденные способности надо развивать.

- И память у тебя хорошая?

- Хорошая у меня память, ничего не забываю.

- Ну, молодец, Ромин, молодец. Ганкина-то Витьку помнишь? Ганкин, видимо, тоже не твой?

- Валите и Ганкина.

- Нет, Ганкин не твой. Ты обо всем этом деле с Ганкиным не знал. Это дело Прохора.

- Кого, кого?

- Прохора.

- Ах, Прохорова…

- Ну какой же ты молодец, Сударь! - сказал комиссар одобрительно. - Герой, супермен! И с Прохоровым неплохо придумал. Только малость переиграл, удивляться не надо было б, конечно, это ты верно сработал, а вот имя на фамилию менять - слишком уж игра точна, шов заглажен, а у меня глаз зоркий на это дело.

- В т-твоих интересах с-сказать нам правду, Ромин.

- Вы о моих интересах не заботьтесь, не надо.

- К-как знаешь. А заговорить - заговоришь. Все скажешь…

- Ничего я вам не скажу, обожаемые начальники. Ничего. Марафета подкинете - тогда, может, поговорим. Так, без протокола, по-семейному.

- Вот сукин сын, - удивленно сказал комиссар. - Ну и мерзавец.

- У вас сила, вы можете надо мной издеваться.

- У нас сила, это точно. А издеваться - так, Ромин, не издеваются. Издеваются над беззащитными женщинами в кассе и в скупке, над Ленькой Самсоновым, это называется - по большому счету - издеваться.

- А по малому?

- А т-ты наглец, парень, - сказал Садчиков. - Б-большой наглец.

- Дайте марафета, я тогда отойду, гражданин начальник.

- Хорошо, - сказал комиссар, - вопросов больше не будет. За два убийства и вооруженное ограбление полагается расстрел. Это ты знаешь. Чита, конечно, вместе с тобой не убивал - у него кишка тонка. Значит, убивал ты один. Вещественные доказательства у нас есть. Все. Иди. Иди, иди, - повторил комиссар, - конвой в той комнате. Иди. И помни: наше законодательство дает тебе возможность защищаться. И самому, и с помощью адвоката. Помни: суд всегда учитывает, кто бил, а кто стоял рядом. Мы тоже к этому прислушиваемся. Если у тебя есть хоть малейший намек на алиби - выкладывай, мы будем этот твой малейший намек анализировать.

Сударь продолжал улыбаться, но было видно, как сильно он побледнел.

Прохор обдумывает