Огарева, 6

— Как вам ответить… Есть преступник — дурак, а есть преступник — зверь. Так вот, дурак мало изменился, это ведь качество врожденное — дурак-то. А зверь изменился. Зверь старается быть интеллигентным бандитом.

…Кешалава потер ладонью бороду и сказал:

— Парикмахерская будет за ваш счет, товарищ полковник.

— Вы такое выражение слыхали: «Гусь свинье не товарищ»?

— Слыхал. Только надо выяснить, кто из нас гусь, а кто свинья.

— А мне вот надо выяснить другое, Кешалава… Мне надо выяснить, куда вы спрятали чемодан Налбандова. Вы же связей с торговым миром не имеете, вам трудно сразу рубиновые иголки сбыть.

Кешалава дрогнул — подался назад, словно от удара, и стало видно, как побледнело его лицо.

— Москва вообще опасный город в этом смысле, Кешалава. Это вам не Свердловск.

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Бросьте. Вы все понимаете. Будете сами рассказывать или мне вам рассказать обстоятельства, при которых вы совершили три убийства?

— Повторяю, мне неясно, о чем вы говорите.

— Тогда идите в камеру и подумайте. Вам нужно выстроить новую версию, я вам даю время.

— Мне не нужно времени! Меня не интересуют ваши версии!

— Врете. Версии вас интересуют. А у меня версия, одна версия, ясно?

— Почему нет ответа на мои жалобы?

— А их и не будет, ответов-то. Завтра вам предъявят обвинение, и пойдете в суд. Все бы у вас сошло, Кешалава, все. Но жив остался Налбандов. Вот его показание. Здесь, в этой папочке. И цепь замкнулась. Помните, как я интересовался, принимаете ли вы снотворное? Вы его перестали принимать. Помните, как я вас спрашивал, отдавали вы пиджак кому-нибудь из друзей? Не отдавали вы пиджак. А в вашем пиджаке, и в организме Налбандова, Кикнадзе, Орбелиани и Гамрекели, и на камушках, которые вы хотели презентовать Тороповой, были следы одного и того же сильнодействующего снотворного. Это улика. Показания Налбандова — вторая улика, самая страшная. Вы остальных травили водкой, а с Налбандовым решили попробовать коньяк. А он, оказывается, в какой-то степени нейтрализует яд. Понимаете, какую промашку дали? А третью улику, вещественное доказательство, как мы говорим, нам передаст Ломер Морадзе.

Кешалава сорвался со стула. Глухо, по-звериному зарычав, он перепрыгнул через стол, опрокинул его, ударил Костенко каблуками в живот. Затем, впадая в истерику, он хотел было с разбегу стукнуться головой об стену, но Костенко, закричав от страшной, пронзившей его боли, ухватил Кешалаву за лодыжку.

Лишь только когда двое милиционеров, вбежавших в комнату, бросились на Кешалаву, Костенко разжал пальцы и сразу же потерял сознание.

— Железный организм у вашего друга, товарищ Садчиков, — сказал хирург, делавший операцию в центральном госпитале, — уникальный, я бы сказал, организм у него.

— Р-рак?

— Что?

— Р-рак у него?

— Да вы что, с ума сошли?! Окститесь, полковник! Гнойный аппендицит, а после удара — перитонит!

Садчиков опустился на стул и засмеялся, вытирая слезы.

— Ах, светила, светила, ах, м-мудрецы! Ему ж-же профессор Иванов рак обещал. Прямо в глаза сказал, не утаил. А Костенко это скрывал от в-всех. Но вы у него все внутри пос-смотрели? — снова забеспокоился Садчиков. — М-может, у него рак с левой стороны, а вы правую резали.

— Не задавайте хирургам милицейских вопросов — мы обидчивы. Ваш Костенко умрет в возрасте девяноста трех лет от усталости. Ему надоест жить. Могу побиться об заклад. А профессор Иванов, как любой гений, имеет право на ошибку…

6

На совещании у комиссара обстановку докладывал Садчиков. Новый стиль милиции — патрульные машины вместо постовых, электронно-вычислительные устройства вместо длинных ночных совещаний с разбором всевозможных версий, сыщики аспиранты, кандидаты и доктора наук вместо практиков, которые предпочитали беседовать с преступником «по фене» и толкаться в автобусах, высматривая знакомых карманников, — все это не позволяло Садчикову чувствовать себя у нового начальства раскованно и привычно.

Однажды его жена Галя сказала: «Отец, ты стал у меня дремучим, ты играешь в нашей семье роль женщины. Типично обратное, — когда муж интеллектуально растет, а жена, погрязшая в кухонных делах, делается отсталой наседкой».