Огарки

Пусть твоя жизнь грустна и неприглядна и много в ней темного, пусть долго приходилось тебе, как и мне, блуждать ночью в пустыне, ища дороги к свету, пусть много сил твоих убито, — но верь мне — ночь прошла, и пустыня кончена!

Во мгле и тумане виден ярко-красный шар солнца, сквозь гарь и дым горящего болота свет его кажется багровым и зловещим — не унывай: ночь все-таки прошла!

Из глубины народной жизни идут волна за волной свежие, пробужденные силы, и уже близко то время, когда эти силы оплодотворят увядшую жизнь, завладеют ею, станут хозяевами ее, и властно раздастся их голос, требующий для всех счастья, света и свободы! Они идут уже, и от них брызжут горячие солнечные лучи, здоровый смех и отважный вызов жизни!

И тогда — горе тем, кто спал в жизни тихой, в жизни сытой, в жизни спокойной.

Горе тем, чья плоская мещанская жизнь течет в дорогих, богато убранных квартирах, тусклая жизнь, освещенная матовым светом китайских фонариков, убаюканная звуками рояля, усыпленная сладострастными песнями!

Внезапно придут к ним бесчисленные легионы обездоленных и обойденных и ударят их в тупое ожиревшее сердце!

Придут отброшенные и непризнанные, насквозь, до мозга костей прожженные огнем страданий, придут «огарки» и разобьют у них скучное низменное счастье! Придут «огарки», прошедшие через огонь и воду, побывавшие и закаленные в горниле жизни, придут — и выгонят трутней из жизни тихой, жизни сытой, жизни спокойной!

Речь оратора была покрыта дружными аплодисментами.

VI

Пришла опять весна, разлилась Волга, засияло щедрое весеннее солнце…

Приехала на гастроли оперная труппа.

Все чаще и задумчивее смотрели огарки на таинственную картину неизвестного города с надписью: «Вольные земли».

Савоська по неделям пропадал на «этюдах». Расписывал какому-то купцу потолки в новом доме и руководил где-то в имении на Волге постройкой сельской церкви, так как считал себя еще и архитектором.

Толстый, подобно Сашке, «зарабатывал» на «экзаменах».

Северовостоков пил без просыпу целый месяц. Все это время он лежал в постели и спал; просыпаясь, доставал из-под кровати бутылку водки, дрожащей рукой выливал ее в железный ковш, выпивал одним духом и опять «погружался в нирвану».

В мае, наконец, он решил прекратить спячку.

— Многовато я пью ее, проклятой! — глубокой и мощной октавой пророкотал он товарищам.

— Надо полагать! — с хохотом согласились они. — Ковшом вместо рюмки дуешь, — не всякий черкасский бык такую марку выдержит!

— Марка большая! — вслух размышлял могучий бас. — Дальше-то, пожалуй, и некуда идти в этом деле! Велик я в пьянстве: чем больше пьешь, тем больше жажда — бездна бездну призывает!

Он сел на кровать, спустил ноги и пощупал свое железное тело.

— Силе-то ничего не делается! — с грустью убедился он. — В молотобойцы, что ли, хоть пойти? Осточертело мне Гуряшкино «облачение»: утрудихся воздыханием моим!..

— Опера приехала! — сказали ему.

— Опера? — Северовостоков задумался. — Пойти разве? Попробовать голос? — рассуждал он сам с собой.

— И то пойди! — посоветовал Толстый. — Пора нам всем отсюда… на вольные земли…

— Да и уехать? — продолжал размышлять певчий.

Наконец, он решительно крякнул в какую-то подземную, не существующую в музыке ноту, поднялся во весь свой богатырский рост и густо произнес:

— Аз уснух и спах, восстах! Гряду!

Северовостоков одел свою испанскую рубашку, расчесал кудри и отправился в театр.

Через час он возвратился сконфуженный.

— Что? — спросили его.

— Не приняли! — глухо прогудел бас. — История: стали под рояль пробовать голос, я разинул хайло, хвать — вместо верхнего «до» из глотки-то свист!

— Хо-хо-хо!

— Что же тебе сказали?

— Что сказали? Бился-бился я — ничего нет, кроме свисту, плюнул да и пошел, а дирижер остановил меня и говорит: «Это у вас не от водки ли?» От нее, мол, от проклятой: сильно, говорю, страдаю этим известным русским недостатком.

— Хо-хо-хо!

— Ну, говорит, полечите горло, а потом приходите! Это он потому, что октавой-то я ему контр-соль взял…

— Смажь чем ни на есть хайло!

— Дня через два все само воротится! — уверенно возразил Северовостоков.

Через два дня голос действительно воротился, и обладатель его был принят в оперный хор на семьдесят пять рублей в месяц.

Басу позавидовал Савоська.

— Э! — квакнул он. — Пойду и я! Не попаду ли в помощники декоратора.

При содействии Северовостокова взяли и Савоську «по декораторской части».

Около того же времени Толстый получил откуда-то большое письмо: какие-то далекие друзья звали его к себе на юг России.

«Мужественный старик», которому было «все равно», не захотел отстать от друга, и они решили ехать вдвоем.

Уговорились «податься на низовье» все вместе, после прощального спектакля, на одном пароходе с труппой.

«Фракция» распадалась.

«Вертеп Венеры погребальной» скоро должен был опустеть.

Дня за три до прощального спектакля Северовостоков достал всем даровые билеты на «Демона».

Оперная труппа оказалась большая, солидная. «Демона» пел знаменитый баритон, хор был огромный, составленный исключительно из больших, сильных голосов.