Огарки

После такой легкой победы над крючниками огарки разделись и стали купаться в зеркально чистой Усе, около своей лодки.

Северовостоков бросился в воду первый и сразу же поплыл вдаль, мимо кургана, к Волге. Плавал он великолепно, легко рассекая спокойную гладь реки своими богатырскими руками и взбирая грудью пенистую волну. Огарки долго любовались, как после каждого взмаха руки показывалась над водой его могучая смуглая спина, влажная и блестящая на солнце, вся из напряженных мускулов.

Наконец, он пропал из глаз.

Прошло с четверть часа, а Северовостоков не возвращался.

Огарки вылезли из воды, оделись, а его все не было.

Тогда они стали беспокоиться.

— Что за черт? куда он делся? — недоумевали огарки. — Не утонул же в самом деле?

И они все хором, разными голосами, надрываясь, начали кричать, издавая протяжные, дикие звуки:

— Ого-го-го-го!

Но никто не отзывался — только эхо гудело в горах.

Тревога их стала возрастать.

— Поедемте за ним на лодке! — предложил Толстый. — Заплыл, должно быть, далеко, черт!

Они уселись в лодку, отчалили и направились через Волгу к ее чуть видному песчаному берегу.

Ехали, уныло всплескивая четырьмя веслами, озирались кругом, кричали, махали рубахой, привязанной к багру.

Но кругом расстилалась и молчала огромная водная ширь, блестящая под лучами солнца.

Молодецкий курган остался далеко позади них, сделался маленьким, а песчаный берег был еще далеко. Волга здесь разливалась версты на три.

Доплыв до середины реки, они долго кричали, пока не охрипли.

Северовостокова нигде не было.

Огарки бросили весла, умолкли и задумались.

Сокол, сняв шапку, перекрестился.

— Царство небесное! — сказал он строго и мрачно.

Тогда и остальные, при всем их равнодушии к религии, обнажили головы и тихо прошептали:

— Царство небесное!

— Хороший был огарок, а как умер глупо!

— Главное — молодой еще… жалко!

— Некролог напишу! — сказал Небезызвестный.

Они повернули лодку обратно и поплыли опять к Молодецкому кургану в глубоком печальном безмолвии.

Но лишь только подъехали они к берегу, как откуда-то издалека доплыл до них могучий знакомый голос…

— Это он! — радостно закричали огарки, подняли весла и прислушались.

На далеком песчаном берегу Волги пел Северовостоков, и голос его разносился на три версты кругом:

Меж крутых бережков
Волга-речка течет,
А по ней, по волнам,
Легка лодка плывет…

— Орет! — радостно закричали огарки. — У, Балбес проклятый, сколько людям крови испортил, подавиться бы тебе!.. Айда, ребята, скорее к нему!.. Хорошо, что хоть хайло-то у него, как у влюбленного осла!..

И огарки, дружно работая веслами, снова поплыли за три версты.

А Северовостоков орал все громче и ужаснее, забираясь на самые верхние ноты:

В ней сидел молодец.
Волны резал веслом.
Шапка с кистью на нем
И кафтан с галуном

Это была волжская разбойничья песня. Огарки мчались прямо на голос.

А в боярском дому
Отворялось окно,
По веревке краса
Молодца приняла —

гремело по реке.

Степка-Балбес долго пел еще и кончил песню громовой размашистой нотой.

Только через час переплыли они Волгу и причалили к песчаной отмели лугового берега.

Под лучами полуденного солнца Северовостоков давно уже спал нагой на песке. Он лежал вниз лицом, положивши косматую голову на вытянутые могучие руки; голова его и грудь были на берегу, а все тело по пояс лежало в воде: ленивые волны медленно перекатывались на его спину и снова сбегали с худого, мускулистого, словно вылитого из бронзы тела. И казался он какой-то символической фигурой, странным исчадием Волги, наполовину принадлежащим ей и заснувшим в энергичной позе стремления вперед.

VII

Отъезжавших огарков пришли провожать на конторку парохода Павлиха, Сокол и Гаврила.

Явились еще певчие — девять басов архиерейского хора, вся басовая партия, и регент Спиридон — провожать Северовостокова.

Опять было прелестное весеннее утро. Волга дышала привольем, свежестью, отрадой.

Огромный двухэтажный пароход, белый, как лебедь, пыхтя и выпуская в воду пары, зашевелил могучими лопастями колес и стал медленно отходить от конторки.

На верхней площадке его сгрудилась густая толпа отъезжавших; внизу, на конторке, не менее густая толпа их родных и знакомых. Слышались восклицания, приветствия, прощальные пожелания.

В воздухе мелькали платки.

На корме стояли Северовостоков, Савоська, Толстый и Небезызвестный.

На конторке с растроганными лицами замерли Сокол и Гаврила. Подле них тихо плакала Павлиха.

Пароход пошел. Огарки кланялись, махая шляпами и платками.

Когда, наконец, пароход отошел на середину Волги и стал круто поворачивать вниз по течению, архиерейские басы выстроились все в ряд, регент поднес к уху камертон, задал тон и взмахнул рукой: басы мощно и стройно, все враз и в одну ноту, заревели оглушительными голосами:

— Про-ща-а-ай!

Толпа шарахнулась от них.