Огюст Бланки

— Что это — насмешка? Я военнопленный? Меня взяли не на войне, я — политический заключенный. А кроме того, где это видано, чтобы даже военнопленного держали запертым в каземате, лишили всякого общения с внешним миром и водили на прогулку с приставленной к груди саблей? С каких пор объявляют военнопленным, что при малейшей попытке освобождения их расстреляют и выдадут лишь трупы? Форт Торо — Бастилия старого режима…

Как-то странно выглядит этот диалог. Бланки, конечно, понимал, что любой разговор с комендантом крепости ничего не даст, что тот лишь выполняет данные ему инструкции. Почему же он отказался от обычного игнорирования охраны, которую он словно не замечал? Видимо, просто прорвалась естественная потребность в каком-то человеческом общении. Подобно тому как узник вдруг бросается с кулаками на стену, так и Бланки был выведен из терпения стеной молчания. Характерно упоминание в этой беседе «железной маски» — легендарного узника Бастилии времени Людовика XIV. «Железная маска» — таинственный заключенный, который провел в тюрьме несколько десятков лет и умер в ней. Никто не только не узнал его имени, но даже никогда не видел его лица. До сих пор историки не могут решить эту загадку.

Имя Бланки тоже стало тайной. Сохранился рецепт врача, выписанный на имя «узника замка». Так же его называли в прибрежных деревнях, где о нем рассказывали всякие сказки. Ни одна лодка не могла подплыть к форту Торо под страхом стрельбы. Два военных корабля бдительно охраняли остров, чтобы никакое судно не могло приблизиться к нему. Для доставки продуктов к форту Торо мог подходить только небольшой парусник, называвшийся «Надежда»…

Сколько горькой иронии в этом названии! Во всех прежних испытаниях у Бланки оставалась какая-то надежда. Теперь ее не осталось. Ему уже 66 лет, жизнь, состоявшая из неудач, позади. На исходе его физические силы. Он в полном тупике. Первая долгожданная победа его идей — Коммуна — уничтожена. Он мог только гадать о судьбе своих единомышленников и друзей. Живы ли они? Кто уцелел? Что происходит с Францией? Его собственное положение абсолютной изоляции, произвол, жертвой которого он стал, заставляли предполагать только самое худшее. Заживо погребенный Бланки переживал крайнюю степень человеческого несчастья. Как удержаться от того, чтобы не броситься в бессильном отчаянии на эти замшелые, мокрые, холодные и несокрушимые стены? Как сохранить ум, волю и жизнь?

Но Бланки вопреки всему оставался спокоен! Его вновь поддерживала и спасала необычайная сила разума и воображения. В холодной камере, сидя за шатким столом, при тусклом свете коптящей лампы, он пишет необыкновенное произведение, служившее для него средством сохранения существования, силы духа, внутреннего покоя и даже радости! С помощью воображения и ума он переносится в иной мир, дарующий ему радость обладания безграничной свободой в безграничном пространстве…

Бланки пишет книгу «Вечность звездного мира». Он погрузился в занятие космогонией, в науку о происхождении и развитии небесных тел. Космогония чаще, чем любая другая наука, имеет дело с гипотезами, а не с научными теориями. Если они и доказываются, то только с помощью математики. Но Бланки не математик, он имеет о ней лишь общее представление. У него нет книг, звездных атласов, астрономических инструментов. Даже простое созерцание звезд ему доступно только иногда во время прогулки при ясном небе и вечером. Из окна своей камеры он видит лишь угол каменного колодца. Но необъятная вселенная — в его воображении. Он читал когда-то «Трактат о небесной механике» Лапласа. И он тоже материалист, подобно Лапласу. Для объяснения устройства вселенной Бланки также не нуждается «в гипотезе о существовании бога», как сказал однажды Лаплас Наполеону. Но в отличие от Лапласа он не знает тонкостей математики. Бланки компенсирует это своим поэтическим воображением, хотя он исходит из серьезного научного положения о материальности мира и его бесконечности. Бланки, как ему кажется, восполняет пробелы в космогонии Лапласа, относящиеся к природе комет и туманностей. Он заполняет изъяны космогонической науки методом поэтического воображения. Специалисты считают, что сочинения Бланки перекликаются с космогонией древнегреческого философа Эпикура, с его теорией о множественности миров. Бланки не мог, конечно, стать ни новым Ньютоном, ни Галилеем. Но он ярко обнаружил свои литературные способности и силу духа, которая, образно говоря, позволила ему преодолеть чтимый им закон всемирного тяготения и вырваться из своего застенка, чтобы витать в безграничных просторах вселенной.

Идея бесконечности приводит Бланки к убеждению о множественности миров, о том, что точно такая же земля, не одна, а множество их, не только может, но и должна существовать во вселенной. Он считает, что «условия, создавшие нашу землю и являющиеся одной из типичных комбинаций их совокупности, наверное, повторяются бесконечное число раз, порождают аналогичные тела и содействуют заселению безграничного пространства».