Огюст Бланки

Но вдруг счастье как будто вновь улыбается ему: Наполеон внезапно высаживается на юге Франции и идет к Парижу, восторженно встречаемый населением и войсками. «Добрейший монарх» в панике бежит под защиту иностранных армий. Следует знаменитая, но эфемерная эпопея наполеоновских «100 дней». Легитимист превращается опять в пламенного бонапартиста и пишет: «Божественный промысел снова возводит на трон героя, добродетелям которого будут удивляться века. Надежда воскресает в сердцах французов, она в особенности воскресает в сердце просителя». Проситель, то есть Доминик Бланки, получает назначение супрефектом в Мармонде, около Бордо. Это блестящая удача, но следует разгром Наполеона при Ватерлоо, и «божественный промысел» уносит героя на остров Святой Елены. Супрефект Мармонда обращается в бегство и, как нищий, пешком с трудом добирается до замка Гранмон. Бурбоны снова на троне, и бывший член Конвента опять напоминает о своей «благонамеренности в тяжелые для отечества годы». Но его политические перевоплощения слишком смешны даже для режима Реставрации, и карьера Доминика Бланки завершается ковырянием в грядках огорода поместья его властной супруги, которая подолгу живет в Париже, где сорит деньгами, наслаждаясь эффектом, который производит ее неувядающая красота, ныне к тому же обрамленная шикарными модными туалетами, на оплату которых идет пока еще не совсем разоренное богатство, полученное по наследству.

Можно только предполагать, какое влияние это производит на детей. Из них лишь Адольф оставил воспоминания, в которых он осуждает мать, хотя и проявляет естественную сдержанность. Ну а Огюст еще слишком молод, да к тому же, кроме отдельных кратких случайных фраз, он вообще ничего до конца дней не расскажет о своем детстве. Мог ли он, как и его старший брат, испытывать к доброму, но бесхарактерному отцу что-либо, кроме жалости и презрения? Но говорить или писать об этом может решиться лишь человек совсем бессердечный. При таких обстоятельствах чаще всего предпочитают молчать. Наверно, поэтому и осталось так мало сведений о жизни семейства Бланки. Что действительно глубоко врезалось в память и сознание Огюста Бланки, так это воспоминания об унижении, которое приходилось терпеть ему, его семье и всей Франции от разнузданного белого террора восторжествовавших роялистов в эпоху Реставрации, от бесчинств оккупантов, в обозе которых аристократические эмигранты вернулись на родину, где они вели себя как в завоеванной вражеской стране…

Когда Мину (детское прозвище Огюста Бланки) вместе с другими детьми, которых, как наседка, опекала старая тетушка Брионвиль, бегал в Онэ по огромному парку в 15 гектаров со множеством интересных зарослей и закоулков, где таилось так много нового, неизвестного, интересного, то радости его не было предела. Увы, она очень скоро омрачилась непрошеными гостями. В усадьбе расположился на постой отряд солдат с десятком прусских офицеров во главе с полковником. Оккупанты вели себя с вызывающей наглостью и хозяйничали так, что у хозяев сердце обливалось кровью. Пруссаки как будто мстили за позорные поражения, которые они еще не так давно терпели от Наполеона. Они опустошили погреб, резали домашнюю птицу, портили мебель, вырубали прекрасные вековые деревья на дрова. И вот здесь-то мадам Софи Бланки держала себя на высоте, отчаянно защищая свое имущество. Неожиданно отличился Адольф, сумевший подружиться с одним из офицеров. Ему удалось добиться того, что пруссаки стали получать провизию из дома мэра Онэ, который и направил «постояльцев» к Бланки. Во всяком случае, к прежним впечатлениям Огюста от бесчинств сардинцев в Пюже-Тенье, от картины разоренной Франции, которую он наблюдал по дороге, прибавились и новые. Возможно, этими детскими впечатлениями и объясняется неистребимая ненависть Бланки к Пруссии, которую он сохранит на всю жизнь, так же как чувство горечи и обиды за несчастья Франции.