Оглашенные

Мы останавливались. Нас никто не ждал. Возникала суета: кто-то несколько раз бегал во двор автобазы и обратно к «рафику», обещал вернуться через минуту и исчезал на двадцать. Наконец приносил высокую стопку горячих лавашей. Но с нами не ехал.

Мы обрастали. Все они сотрудничали с обезьянником, люди разнообразных интересов: историк, биолог, физик, спелеолог, работник торговой сети – нас бы хватило на серию анекдотов. Встречаются армянин, украинец и грузин; еврей, русский и татарин… Разве что чукчи не было. За чукчу у нас был человек еще более редкого розлива, полунемец-полуосетин, музыкант, барабанщик по национальности.

Даже Драгамащенка оказался интересным человеком. Он ехал с нами не только потому, что руководил научным коллективом и, соответственно, курировал опыт по расселению, – он и над самими обезьянами оказался единственный человеческий начальник: он был альфа-самец! И это было вот что: дикие ведь звери! маленькие львы! клыки – во! прокусит до кости! руки сильнее, чем ваши ноги! стадные животные – слушаются вожака беспрекословно! вместе могут растерзать кого угодно! вооружены и очень опасны! вожак признает лишь одного человека, зато навсегда! это и есть альфа-самец! Драгамащенка то есть! только с ним можно подойти к стае!

Драгамащенка, выходит, был наш пропуск на территорию.

Обсудив обычаи зверей и людей, порадовавшись сходству и непринципиальности различий, мы въезжали в удачно расположившийся поселок-городок Каманы. Здесь нас должны были встречать, но не встретили. Гививович объявил привал на полчаса и отправился с Драгамащенкой в разведку.

Мы разминали затекшие ноги. Перед нами была красота, несколько подпорченная заводиком ЖБИ и карьером. Но было куда посмотреть. Ущелье, в которое мы должны были далее углубиться, выглядело заманчиво, обещало уже совсем нетронутую природу. Левее, на отдельной горке, паря и царя над всем селением, зияла дырами разрушенная церковь – но и в таком виде поражала пропорциями и уместностью. Я возжелал, и группа, преодолев неохоту, потянулась в гору, не оставив гостя без присмотра.

Разруху хорошо наблюдать издали, вблизи слишком виден ее состав. Особенно если в гору. По мере приближения и одышки пропорции скрадывались, а дыры принимали очертания. И – что же все-таки мы наделали! – купол отсутствовал вместе с крестом. Обрушенный, он лежал на полу, камни проросли бурьяном и мать-и-мачехой, образуя самостоятельный пейзаж, такой японский карликовый горный садик. И вошли мы не через врата, а сбоку, куда нас вела тропинка, через более удобную для входа дыру.

В полу – аптечная ромашка;
К ней, из небесной синевы,
Бывает, залетает пташка
В зияющий пролом стены.
К ней, не ко мне… И то спасибо.
Ведь время не река, а – глыба[13]

.

Но внутри был уют! И никаких бумажек, бутылок и кучек – вот что удивительно. В уголку, под сохранившейся частью свода, куда менее проникал дождь, стоял аналой, приспособленный из брошенных табуретки и тумбочки, кем-то сюда наверх внесенных; самодельная икона самого неумелого письма, но кем-то самим писанная, напомнила мне живопись Торнике; и – свечки горели! – стало быть, кем-то незадолго до нас сюда принесенные, кем-то же и зажженные! Храм был действующий!

И он обладал своими преимуществами: находясь в нем, можно было продолжать любоваться пейзажем, каждый раз по-новому открывавшимся, по-новому заключенным – в каждой из дыр. Как прошлое, настоящее и будущее увидел я: дорогу, по которой мы приехали, наш «рафик» у подножия, тропинку, по которой мы взошли… непотревоженный пейзаж открывался в будущем при взгляде на ущелье, куда мы нацелились… и, сквозь третью из стен, взгляд падал на настоящее: ЖБИ, карьер и некую серенькую зону, окруженную точно таким забором, как и детская колония, только без вышек…

Я получил необходимые пояснения. Возможно, это и была когда-нибудь зона, но теперь это дом престарелых, приют. Летом им еще ничего: много паломников, подают… – а зимой и холодно, и голодно. Да, да, со всего Союза стекаются сюда паломники: здесь убили апостола Иоанна Златоуста…

В результате я не поверил ни одному слову, тем более что сопровождающие меня историки явно путали Златоуста с Богословом, называя его апостолом. «Да как такое может быть! – возмущался я. – Апостолы – это первый век!» – «Ну и что ж, что первый», – сказал наш армянин.

Первый век был им нипочем. В доказательство к нам на гору карабкалась черная старушка, не то толкая вверх, не то держась за черную же козочку, не иначе – паломница. Вон тащится, пояснили мне, они снизу видят, если кто пошел сюда… Стало быть, не паломница. Старушка оказалась из богадельни. Она пришла за подаянием, и она была требовательна. Моего рубля ей было мало. И на три она смотрела без удовлетворения. «Я так высоко шла», – сказала она. Старушка была русская. Коза паслась внутри храма.