Оглашенные

Это нас и разъединило. Мы закопали его у насыпи Казанской железной дороги и именно тогда позабыли вовремя положить клопа в карман – он исчез. «Этого им и было надо, – зло сказал Зябликов. – Что ж ты прошляпил?.. Такая улика!»

И она ушла, не сказав ничего на прощанье, не подымая глаз.

Остались мы с Зябликовым один на один. «У тебя хоть выпить осталось?» – Зябликов вдруг взглянул на меня тем внимательным взглядом, из которого исчезла насмешка, и, вздохнув, будто с чем-то смирившись, пошел за мной, хотя у меня не оставалось. «Почему-то на похоронах всегда зверский аппетит. Недаром поминки…» Он рыскал в поисках одеколона, бадузана, экстракта хинной коры, любого эликсира, зубной пасты, даже ваксы, – у меня ничего не было, но он нашел и стал варить суп из пакетика. Я предупредил, что это еще от прошлого жильца, а я вселился вот уже несколько лет… Но Зябликов был славен своим гастрономическим бесстрашием. «Это что… Я однажды съел яйцо дракона, которому было несколько миллионов лет…» – «Яйцу или дракону?» Я был тронут его внимательностью. «Конечно, яйцу! – обрадовался он. – Дракон был бы еще на несколько лет старше. Ну, бронтозавр. В Таджикистане. Я нашабился дури – жрать захотел жутко. Отправился на рынок, купил сразу сто яиц. Поставил их все варить и уснул. Просыпаюсь дурной, но уже без аппетита. А у меня сто яиц, уже крутых. Я в ступоре их все очистил и слепил один огромный желток, а сверху подумал и, соответственно, облепил уже белком. Положил на большое блюдо для плова. Что делать? – думаю. Позвонил в местную Академию наук. Так и так, говорю, нашел целое яйцо бронтозавра; находится у меня. Примчался весь президиум, в тюбетейках, в халатах, а поверх – ордена и медали. Сели вокруг блюда по-турецки, стали думать, про Москву рассуждать. Послали наконец за водкой. Я им в водку – дури. Забалдели аксакалы, аппетит опять зверский, они от задумчивости все яйцо и съели. Просыпаются: где яйцо? Будят меня. Не знаю, говорю, я сразу уснул… а вам его под вашу ответственность оставил. Не знаю, говорю, что теперь будет. При упоминании Москвы их как ветром сдуло…»

Не развеселила меня эта история. «Как ты думаешь, Как грустна наша Россия — это Пушкин сказал или Гоголь придумал?» – «А… его знает! – в сердцах сказал Зябликов. – Мертвых не умею вызывать. А с живым могу устроить встречу. С кем хочешь». Не понял я, что он имеет в виду. А имел он в виду свои исключительные способности экстрасенса, открывшиеся в нем столь же внезапно, как в свое время принадлежность к буддизму или православию. И имел он в виду то, что встреча моя могла состояться не только с человеком, находящимся в пределах, но и с недосягаемым, как одна моя заморская подруга, видеть которую мне страстно хотелось именно тогда, когда одиночество становилось качественно полным. Зябликов, конечно, был проницательным человеком, достаточно, впрочем, посвященным в мою биографию. Не знаю, чего тут было больше – моего неверия в то, что он осуществит такую встречу, или моего нежелания никого видеть. Однажды он уже лечил меня насильно от головной боли. У меня есть достоинство: она никогда не болит (у меня там кость, как в анекдоте). Так он мне так ее накрутил, что я сутки не мог избавиться от острейшей мигрени. И я подчинился. Мне все было легче, чем как-нибудь.

«Ну, – сказал он властно, усаживая меня на кожаный потертый диван и усаживаясь сам справа. – Где она?» – «Не знаю». Это затруднило задачу. Он взял меня за правую руку, нащупал пульс. «Закрой глаза». Я закрыл. «Думай!» Я не мог думать. «Что видишь?» Я ничего не видел. Мне не хотелось ему врать.