Оглянись назад, детка!

В течение некоторого времени Ада приводила домой подругу из своего класса. Ее звали Микела, она была застенчивая, худенькая и стройная. Микеле нравился один баскетболист, классный парень, высокий голубоглазый блондин. Однажды в октябре вечером в Артистическом баре он объяснился Аде в любви и подарил цепочку с кулоном в виде сердца из красного стекляруса. Она вышла из бара, он пошел за ней, остановил ее под навесом и начал целовать. Я наблюдала за этой сценой через окно с чашкой капучино, рядом со мной стояла Микела и с каменным лицом смотрела в ту же сторону. Когда парень уехал на своем голубом мотороллере «Веспа», Ада вернулась в бар, подошла к подруге, взяла ее руку и намотала цепочку на ее пальцы, как четки. На следующий день, когда тот парень подъехал к школе забрать мою сестру после урока по фортепьяно, она сказала ему, чтобы он встречался с Микелой. Он этого не сделал. Больше я не видела Микелу в нашем доме.

Выйдя из бара, я решила подольше погулять. Прошла мимо солярия — там когда-то был книжный магазин, и через несколько метров остановилась перед витриной обувного магазина, где всего лишь год назад продавали музыкальные диски.

Qui vadis, baby?

Почему я не стала адвокатом? Это вопрос пришел мне в голову, когда я сидела на краю ванны, завернувшись в халат, и смотрела, как стекавшие с моих мокрых волос капли образовывали лужицу на линолеуме. Я подошла к окну, подняла плотную штору и увидела освещенные окна: там семьи садятся за стол и смотрят теленовости. Я знаю, почему я не адвокат: потому что в тот день, когда мне надо было защищать дипломную работу, мы с отцом в магазине похоронных принадлежностей выбирали гроб.

Я вышла из ванной и растянулась на постели.

На коврике стояла обувная коробка со сложенными письмами, и если нагнуться, то можно их увидеть.

27 января '86.

Я прождала А. час перед памятником Трилусса. Ты помнишь фильм «Керель»? Жанна Моро ему говорит: «Наконец. Почему тебя пришлось так долго ждать? Ты хочешь причинить мне боль? Хочешь уничтожить меня? Я так сильно, так отчаянно хочу тебя…» А он: «Да о чем ты говоришь? Чего плачешь? Почему ты меня хотела? Хочешь знать, кого ты хотела?..»

Любовника моей матери я видела только тогда, в церкви, в день похорон. Коренастый мужчина под метр семьдесят, черные глубокие глаза и щеки гладкие, как у ребенка. Он стоял, выпрямившись, в темном пальто, перед входом в церковь, опустив взгляд в землю. Потом он долго, с грустной улыбкой, смотрел на Аду. Во время мессы я обернулась, но его уже не было.

Больше я его никогда не встречала и не знала, как долго длилась их любовная связь с моей матерью, но ясно было одно, что даже он не смог сделать ее счастливой.

Моя мать не часто смеялась, но если начинала, то ее нельзя было остановить.

— Иллария, прекрати, — просил ее мой отец. Они никогда не ругались, но и не показывали пылкого проявления чувств. Я думала, что они любили друг друга тайно. Ада мне сказала, что противоположности притягиваются.

У мамы было свое видение, свой мир тревожных внебрачных ожиданий и ее таблетки. Я до сих пор вижу быстрое движение ее руки ко рту, куда она кидала таблетки, не запивая, заглатывая их с закрытыми глазами, и только тогда, когда ее мозг отключался, она обретала покой.

— Мама была слишком чувствительной, — произнесла Ада пронзительным голосом, с го рящим взглядом, через несколько месяцев после похорон.

— Ах, уж эти чувствительные! — взорвалась тетя. — Всегда готовы кричать от боли, если кто-то наступит им на ногу, но никогда не замечают, когда они сами наступают на других!

После этих слов они, как полагается, стали оскорблять друг друга, а мой отец говорил с кем-то по телефону и даже не слушал их. Сестра окинула меня изумленным ледяным взглядом «Почему ты молчишь?» — можно было прочитать в ее глазах.

Однажды вечером, возвращаясь домой с урока английского языка, я застала отца на кухне. Он сидел в темноте рядом с балконной дверью, выходившей в сад. При виде этого грустного, беззащитного человека, который всегда был тверд, как кремень, меня чуть не вырвала Для нас троих те ночи казались бесконечными. Сидя за столом, накрытым клеенкой в цветочек, мы казались чужими. Во время ужина он жаловался на боли в ребрах от смены погоды, а потом, когда оставался один, а мы поднимались в нашу комнату, доставал из буфета бутылку с анисовым ликером.

В двенадцать часов дня меня разбудил телефонный звонок. В полумраке я открыла глаза и босиком помчалась в гостиную, чтобы взять трубку до того, как сработает автоответчик. Алессандро Даци голосом дублера поздоровался со мной.

Довольно невежливо я объяснила ему, что у меня выходкой; он извинился и, чтобы испра виться, предложил вместе позавтракать. Я отказалась под предлогом, что завтра еду в Рим искать его Анджелу — «ту единственную любовь в его жизни».