Оглянись назад, детка!

— В твои намерения не входило отравить меня… Да, сегодня еще звонил Фрэнк, хотел попрощаться с тобой перед отъездом. Едет в Турине с каким-то Тенга или Венга…

— Ренга. Франческо Ренга.

— Ты его знаешь?

— Когда работаешь, бери с собой радио и слушай его.

— Как-нибудь так и сделаю. Как там мусс?

— Охлаждается.

Спазимо придвинулся ко мне и хрипло произнес.

— А какое дело Аде, что ты встретила ее Андреа Берти, который уже не тот Андреа Берти, а Андреа Берти, повзрослевший почти на двадцать лет?

Я подвинула свою тарелку.

— Немного поверхностный анализ, ты не находишь?

— Мужчины не знают, что такое настоящие чувства, они порядочные пакостники, от них один бардак…

К счастью, несколько месяцев назад Тим подарил мне немного травки. Пока Спазимо ел мусс, на который мне пришлось вылить целый баллон взбитого крема, я молча свернула косяк; немного спустя тяжкий запах марихуаны уже плавал в воздухе.

Спазимо снял очки и положил их на стол; я почувствовала на себе взгляд ею близоруких и выпученных глаз.

— Это она? — спросил он, указав на стоявшую на этажерке фотографию в рамке.

Я кивнула.

— Сейчас тебя раздирает злость. Тебе противно, что эюцентрик двадцатилетней давности, баловавшийся кокаином и выпивкой, видел твою сестру покачивающейся…

— Но ведь она же не качели, Лучио!

Он хлопнул руками по столу:

— Дай мне закончить.

— В таком случае употребляй другие слова.

Я хотела дать ему косяк, но он взмахом руки отказался.

— Они же оба были возбуждены, Джорджиа. Ада была не в себе. Странно, что именно ты не донимаешь…

Мое лицо исказилось гримасой.

— Он ее не остановил.

— Сколько людей говорят, что покончат с жизнью, а потом не делают этого…

У меня не выдержали нервы.

— Да на чьей ты стороне?

— На твоей. Но ты этого Андреа Берти распинаешь на кресте.

— Женщины и слоны не прощают, Спазимо. Это сказала Дороти Паркер.

— Ах, тебе всегда нужен враг, ты заходишь к своему отцу…

Я с трудом сдерживала себя.

— При чем тут мой отец?

— Думаешь, твой отец не переживает случившееся? Можно его жизнь назвать жизнью?

— А в чем дело?

— Твой отец пристрастился к бутылке, чтобы не оставить тебя один на один с этой ситуацией.

Я резко встала со стула и начала готовить кофе.

— Будь любезен…

— Посмотри на нее. — Он указал на фотографию Ады. — Ты не можешь поговорить с ней, не можешь потрогать ее, вот в чем проблема: ты жива, а она нет. И с этим ничего не поделаешь.

— Что ты пытаешься мне сказать? Что жизнь продолжается? Нет, Спазимо, все эти твои разговоры — чушь…

— Это эгоистично, Джорджиа, считать, что боль — условие неизменное. Твое «я» — всего лишь отказ смириться с этим. Да, ты правильно сказала: жизнь продолжается.

Я оперлась о стеклянную створку шкафчика.

— У меня все внутри переворачивается, стоит мне подумать, что его руки…

— Должен тебе сказать, что мне просто жалко любого мужчину, который общается с тобой.

— Почему?

Он склонил голову набок.

— Создается впечатление, что ты не нуждаешься ни в чьей помощи. То есть ты делаешь все, чтобы так казалось.

Я опять села за стол и закурила.

— Я объясню тебе одну вещь, Лучиа Однажды тебе позвонят домой и ты подойдешь к телефону. Любезный голос, с трудом подбирая слова, скажет тебе, что твоя сестра затянула кожаный ремень от сумки вокруг шеи. Ты закроешься в своей комнате и проклянешь судьбу, которая отняла ее у тебя, как руку. Ты почувствуешь себя изувеченной, именно так, изувеченной. Но время проходит, ты с этим смиришься, и даже если у тебя все тот же покрасневший глаз, ты ее видишь? Черт, от этого никогда не избавиться…

В кофеварке забурлил кофе, я наполнила чашки.

— В доме было полно людей. Все говорили мне, что делать, каждый советовал свое целебное средство, свою собственную систему: моя тетя, коллеги отца, даже бакалейщик.

— А ты?

— Смотрела на отца, сидевшего в углу, потрясенного и безутешного, — разведя руки, произнесла я .

Спазимо схватил меня за край свитера.

— А ты?

Я увидела, как кофейное пятно расплылось по скатерти.

— Джорджиа, — произнес он, не отпуская захват, — где написано, что мы должны быть сильными?

В полночь, когда Спазимо, отяжелевший от еды и испуганный тем, что сказал мне что-то неприятное, вылезал из моей машины, я, чтобы он успокоился, неуклюже поцеловала его в щеку. Мне совершенно не хотелось знать, справедливо или несправедливо все то, что он мне сказал Единственно, в чем я была уверена, так это в том, что при одной мысли об Андреа Берти мне становилось тошно.

В дежурной аптеке я купила глазные капли колбиочин, и сонный доктор порекомендовал мне: «По три капли пару раз в день».

Когда чуть позже я вошла в ресторанчик «делле Мура», там уже сидел Джиджи Марини с газетой и читал статью об «умных бомбах».

— Эй, — поздоровалась я с ним и позвала девушку, обслуживавшую столики. — Одну среднюю кружку светлого пива.

— Я просто растроган твоим телефонным звонком, — сказал он с иронией и свернул газету.

Я опустила онемевшие руки на стол.

— Как бы мне хотелось, чтобы все мои дни были светлыми и средними.

— А какие они на самом деле?

— Темные. Очень темные.

— У тебя такое лицо…