Оглянись. Жизнь как роман

И тут пергаментный старичок произнес то, чего, по правде сказать, я и не расслышал, а лишь потом узнал, какую мне милость пожаловал Пельше.

— Вы можете служить, — сказал старый Арвид подрагивающим, слабым голосом. — Можете остаться на идеологической работе.

В двойных дверях, между которыми образовалась как бы большая, в рост человека, собачья будка, я столкнулся с Лямкиным, его уже запускали следующим, чтобы не задерживать Жреца.

Я шепнул:

— Строгий выговор с занесением.

Фома шагнул мимо и, казалось, не отреагировал, а может, таблеток перепил, выглядел он как бы под кайфом.

И началась другая жизнь. Оброненная Пельше реплика означала: работать дадим, но сначала помучаетесь. Десять лет нас бросало по редакциям, о которых мы прежде не слышали. Дошло до того, что оба приземлились в журнале с названием «Клуб и художественная самодеятельность», где на обложке красовались бело-черные зубы аккордеона.

Я досиживал скверное десятилетие в бесхозном доме в Мароновском переулке, где среди малопонятных контор помещался красивый академический журнал «Наука в СССР», который я называл «Глупой красавицей», так он был бестолков и бесполезен, медлителен и неповоротлив в производстве, и изъяснялся чудовищным языком научной пропаганды. Меня наконец-то взяли на работу в качестве ответственного секретаря редакции, и я от скуки затеял нечто вроде реформы, придумал, как ускорить производство, как оптимизировать прохождение материалов. Ко мне приземлился и мой бессменный товарищ — еще с седьмого класса! — Костя Воровский, давно убедившийся, что за приключениями вовсе не обязательно уезжать далеко от дома, и мы с ним были почти счастливы, машинально водя пером, говоря с милыми женщинами-редакторами полдня друг другу банальности, пили с ними по три раза в день чай, тянули резину, и если бы не походы на овощную базу, куда регулярно выгоняли все редакционное население, можно было бы и дальше заниматься тем, чем занимались вчера и позавчера, выпускать все лучше и все быстрее «Глупую красавицу», привыкнуть к тесноте и неприбранности старого обшарпанного дома, где в холод отключали отопление, а в туалете не было горячей воды. Под окном, выходившим в уютный, заброшенный дворик, гудели, как шмели, алкоголики, позванивали мирно стаканами. Но вдруг они исчезли! Что-то произошло.

Не в том смысле, что сошел в могилу один маразматик и уронили его гроб, опуская в землю, плохая примета, поэтому не задержался на земле и следующий. Да и новый промелькнул, не потревожив заброшенный дворик. Я слышал знакомый звон и понимал, что все в порядке, в жизни не происходит перемен.

Но вдруг уяснил: звона не было, алкашей смыло.

Так началась перестройка: с антиалкогольной кампании. Но в закоулке, где я обитал, на помойке, где оказался, я о ней еще года два не слышал и, как крестьянин в сибирской глуши, выйдя из тайги, мог бы спросить: «Кто там нынче, ребята? Белые или красные?»

Но вернулся из Афганистана мой старший сын, ринулся в водоворот московских площадей, принес новое слово: «Неформалы!»

Я ходил с ним по Гоголевскому бульвару, смотрел, как он для какой-то газеты интервьюирует московских хиппи, очевидцев и жертв едва ли не первого погрома, учиненного курсантами милиции. И сын сказал мне: «Тебе не кажется, что ты выпал из перестройки?»

Я вздрогнул, как реанимируемый.

А потом позвонил неунывающий Влад Белов и сказал, что все собираются в «Огоньке».

— Иди к нам! — предложил он.

Наступал 88-й год.

Так жизнь, несмотря на перст Верховного Жреца, все расставила по местам. И только в архиве Партии, которой самой недолго оставалось жить, хранился документ, в котором было записано, за что же мне объявили строгий выговор.

Интересная, между прочим, формулировка. Поломали головы, прежде чем записать: «За притупление бдительности и проявление примиренческого отношения к политически вредным разговорам».

Попросту говоря: за недоносительство.

Единственная награда, которую я получил от «партии и правительства» уходящего со сцены государственного строя. И очень горжусь этим.

Глава третья ПИР РОМАНТИЧЕСКИХ НАДЕЖД

Мне было за пятьдесят, когда меня выдернули из небытия и я оказался в роли ответственного секретаря «Огонька», самого популярного журнала на рубеже восьмидесятых и девяностых годов.

Тем, кому сегодня двадцать, кто погружен в Интернет, невозможно представить себе, как это так — стоять ранним утром в очереди к киоску «Союзпечати», чтобы получить свежий номер еженедельника. Что за бред!