Огнедева

Когда Дивляна торопливо сошла вниз, мать вручила ей заплечный короб, в который собрала съестные припасы, и четыре женщины с младенцем почти бегом пустились к Зубцову двору, крайнему в Ладоге, самому дальнему от реки, почти на опушке леса. Избы, мимо которых они проходили, выглядели вымершими, покинутыми — женщины по большей части уехали, мужчины были сейчас на берегу и ждали врага.

Зубцом звали ловца, который жил почти в лесу, так что по зимам волки, а то и медведи-шатуны приходили к нему под самые двери. Поэтому свой двор — земляную избу,[9] крошечную баньку да поставную клеть,[10] где хранилась охотничья добыча, — Зубец обвел настоящим тыном из бревен. Возле тына уже было многолюдно: здесь собрались почти все, кто оставался в Ладоге, но не мог сражаться. К Дивляне бросились ее подруги — Дубравка и Белка, Зубцова дочь. Дубравка осталась ухаживать за больной матерью, а Белка жила вдвоем с отцом-охотником, с которым не расставалась никогда. Она даже на зимний промысел ходила вместе с ним, умела ловко управляться с охотничьим луком на мелких зверей, разделывать туши, снимать и обрабатывать шкуры — тем и жили.

— Я тоже хотела с мужиками идти, я же стрелять умею! — возбужденно говорила она, подбежав к Дивляне. Среднего роста, со светлой льняной косой, вечно растрепанной, поскольку слишком рано умершая мать не успела приучить ее к опрятности, с широко расставленными серыми глазами и вечными веснушками на носу, одетая в некрашеные серые рубахи, не очень красивая, но приятная на вид и бойкая нравом, она и сейчас не казалась испуганной. — Да отец мне говорит: иди отсюда, дура набитая, куда тебе с твоим белицьим луком против этих медведей! Боицца за меня сильно, вот и ругаецца! А я не боюсь! А если убьют его, куда я денусь-то? Пусть и меня тогда убьют!

— Успеют еще! — Молодая Родоумова вдова Снежица махнула рукой. Она не ушла, потому что вовсе ничего не боялась, во всем полагаясь на судьбу. Это была крупная, сильная, румяная круглолицая женщина, молодая и бездетная, бойкая, с громким голосом. На женских сборищах и павечерницах ее всегда было издалека видно и слышно, но и с мужской работой, живя одна, она справлялась легко. Вот кто мог бы участвовать в битве наравне с мужчинами, и если бы до этого дошло, то уж Родоумиха не осрамилась бы.

— Вы, девки и бабы, слушайте! — Милорада замахала рукой, призывая всех подойти. — Если вдруг прорвутся сюда гады эти, вы смотрите, в кучу не сбивайтесь, бегите в лес, да все в разные стороны! Будете одна к другой жаться, всех вместе враз переловят! А рассыплетесь, как зайцы, тогда и вовсе гнаться не станут. Главное — по одной разбегаться. Поняли? И вы поняли? — Она строго глянула на Дубравку, Дивляну и Белку, которые и сейчас, слушая ее, жались друг к другу.

— Поняли, матушка, поняли, — закивали женщины. Милораду они слушались: верховная жрица Макоши, она пользовалась среди женщин уважением и влиянием не меньшим, чем Домагость среди мужчин. А может, где-то и большим: старшая дочь старшего рода, главная наследница Любошичей, Милорада говорила от имени самой ладожской земли.

— А давай посмотрим, — шепотом подбивала Белка Дивляну и Дубравку. — За плетнями схоронимся, поглядим. А если цьто — убежать успеем.

— Да я бы пошла, — Дивляна опасливо покосилась на Милораду, — но мать косу выдернет, если увидит. Она и так все сердится, что я с дороги воротилась.

— А тебе коса-то еще пригодится, — хихикнула Дубравка. — Правду говорят, будто тебя плесковский княжич назад привез?

— Ну, было цьто-нибудь? — Белка склонилась поближе, с любопытством вытаращив глаза. — Ну, расскажи!

Дивляна собиралась ответить, но Дубравка вдруг схватила ее за руку:

— Стойте!

Все подняли головы и прислушались. Со стороны Волхова донесся громкий крик сотен голосов — яростный, протяжный вопль, в котором слышались и гнев, и ненависть, и отчаянная решимость.

— Началось… — Дубравка аж присела, будто ее не держали ноги. — Ой, боги светлые…

Три русских корабля приблизились к Ладоге на самом рассвете. Шли они, как и предсказывал Вологор, на веслах, убрав паруса, чтобы не рисковать, если при высадке вдруг резко поменяется ветер. Ополчение ждало их за мысом в устье Ладожки, где всегда приставали корабли. Места здесь было не слишком много — пустырь в несколько десятков шагов шириной, просторные клети для товаров почти у самой воды, а далее еще разбросанные дома и огороды. Вестмар обнадеживал, что это даже хорошо: викинги не получат возможности наступать сомкнутым строем, как у них принято, им поневоле придется разорвать строй и наступать рядами между постройками, и в тесноте, где местные знают все закоулки, силы почти уравняются.

Домагость расставил людей так, как было решено на совете: впереди — ополчение, которое возглавлял он сам с другими старейшинами, сбоку, перед клетями, — Вестмар со своими людьми. В кустах и за кузницами на мысу прятались десятки лучников, а на другом берегу Волхова, в зарослях — там не было никакого жилья, а лишь россыпь варяжских могил, — ждал его старший сын Доброня со своими родичами по матери, чудинами.