Огнем и мечом

Действительность в прах разбила его теорию: с каждым днем ясней становилось, что результаты усилий канцлера прямо противоположны ожидаемым, – и самое красноречивое тому доказательство явила осада Збаража.

Канцлер согнулся под тяжким бременем забот, горьких разочарований и всеобщей ненависти.

И потому поступал так, как поступают во дни неудач и крушений люди, чья вера в себя не угасает даже в преддверии полного краха: искал виноватых.

Виновата была вся Речь Посполитая и все ее сословия, ее прошлое и ее государственное устройство; однако известно, что тот, кто из опасения, как бы лежащий на склоне обломок скалы не рухнул в пропасть, не рассчитавши сил, захочет вкатить его на вершину, лишь ускорит его паденье. Канцлер же этим не ограничился, хуже того: призвал на помощь казацкую рать – страшный, бурлящий поток, – не подумав, что бешеное его течение может только разрыхлить и размыть почву, на которой покоится камень.

Но король еще верил в него, и вера становилась крепче по мере того, как общественное мнение, не щадя монаршьего достоинства, и его самого обвиняла наравне с канцлером.

Итак, они сидели в Топорове, удрученные и печальные, не зная толком, что делать, потому что у короля было всего двадцать пять тысяч войска. Вицы были разосланы слишком поздно, и лишь часть ополчения к тому времени успела собраться. Кто был причиною промедленья, не было ли это очередной ошибкой неуступчивой политики канцлера – сия тайна осталась меж королем и министром; так или иначе, в ту минуту оба чувствовали свою беззащитность перед мощью Хмельницкого.

И самое главное: не имели точных о нем сведений. В королевском лагере до сих пор не знали, вся ли ханская рать соединилась с войском гетмана или казаков поддерживает только Тугай-бей с несколькими тысячами ордынцев. Вопрос этот был равнозначен вопросу: жить или умереть. С одним Хмельницким на худой конец король мог бы попытать счастья, хотя мятежный гетман располагал вдесятеро большею силой. Чары королевского имени много значили для казаков – страх перед ним, пожалуй, был сильнее, нежели страх перед ополчением, сборищем своевольной и необученной шляхты, – но если и хан примкнул к Хмельницкому, безрассудством было тягаться с такою силищей.

Между тем вести приходили самые разноречивые, наверное же никто не знал ничего. Предусмотрительный Хмельницкий собрал всех своих людей в одном месте, умышленно не выпуская ни единого казацкого или татарского разъезда, чтобы не дать королю случая захватить «языка». Мятежный гетман такой вынашивал замысел: оставив часть войска под осажденным Збаражем, доживающим последние дни, самому с почти всею казацкой и татарской ратью неожиданно напасть на королевское войско, окружить его и предать короля в руки хана.

Так что не без причины лик короля в тот вечер был мрачнее тучи: ничто больней не ранит монаршьего достоинства, нежели сознание собственного бессилья. Ян Казимир откинулся в изнеможении на спинку кресла, уронив руку на стол, и молвил, указывая на карты:

– Бессмысленно это, бессмысленно! Достаньте мне языков.

– Ничего большего и я не желаю, – ответил Оссолинский.

– Разъезды вернулись?

– Вернулись ни с чем.

– Ни одного пленного?

– Окрестные только крестьяне, которые ничего не знают.

– А пан Пелка вернулся? Он ведь непревзойденный охотник за языками.

– Увы, государь! – отозвался из-за кресла староста ломжинский. – Пан Пелка не вернулся и не вернется – он погиб.

Воцарилось молчание. Король уставил мрачный взор на горящие свечи и забарабанил пальцами по столу.

– Неужто вам нечего посоветовать? – промолвил он наконец.

– Надо ждать! – торжественно произнес канцлер.

Чело Яна Казимира избороздилось морщинами.

– Ждать? – переспросил он. – А тем временем Вишневецкий и региментарии побеждены будут под Збаражем!

– Еще немного они продержатся, – небрежно заметил Радзеёвский.

– Помолчал бы, любезный староста, когда ничего хорошего сказать не можешь.

– А я как раз хотел дать совет, ваше величество.

– Какой же?

– Отправить надобно кого-нибудь под Збараж будто к Хмельницкому на переговоры. Посол и узнает, там ли хан, а по возвращении расскажет.

– Нельзя этого делать, – ответил король. – Теперь, когда Хмельницкий объявлен мятежником и за его голову назначена награда, а запорожская булава отдана Забускому, негоже нам с Хмельницким вступать в переговоры.

– Значит, к хану надо послать, – сказал староста.

Король обратил вопрошающий взор на канцлера, который поднял на него свои строгие голубые глаза и сказал:

– Совет недурен, да Хмельницкий, вне всякого сомнения, посла задержит и все старания пропадут напрасно.

Ян Казимир махнул рукой.

– Мы видим, – медленно произнес он, – что вам предложить нечего – выслушайте тогда наше решенье. Я прикажу трубить поход и поведу все войско на Збараж. Да свершится воля Божия! Так и узнаем, там ли хан или нет его.