Огнем и мечом

Свистнули сабли, и острие звякнуло об острие. Поле боя в одно мгновенье расширилось: Богун наступал столь неудержимо, что Володыёвский отскочил на несколько шагов и секундантам тоже пришлось, попятившись, расступиться. Сабля Богуна мелькала в воздухе с быстротою молнии – испуганные взоры присутствующих не успевали за нею следить, им казалось, вкруг пана Михала сомкнулось кольцо сверкающих зигзагов, грозя его испепелить, и лишь Господь властен вырвать маленького рыцаря из этого огненного круга. Отзвуки ударов слились в протяжный свист, воздух, взвихрясь, хлестал по лицам. Ярость атамана с каждой секундой возрастала; в исступлении обрушился он на противника подобно урагану – Володыёвский только отступал и защищался. Правая его рука, выставленная вперед, была почти неподвижна, только кисть без устали описывала малые, но быстрые, как мысль, полукруги, отражая бешеные Богуновы удары; клинку подставляя клинок, уставя очи в очи атамана, Володыёвский в ореоле змеящихся вокруг него молний казался спокойным, лишь на щеках его проступили красные пятна.

Заглоба, зажмурясь, прислушивался: удар, снова удар, свист, скрежет.

«Еще защищается!» – подумал он.

– Еще защищается! – шептали Селицкие и Харламп.

– Сейчас его к песку припрет, – тихо добавил Кушель.

Заглоба приоткрыл глаза и глянул.

Володыёвский почти касался песчаной гряды спиною, но, видно, не был пока еще ранен, только румянец на лице стал ярче и лоб усыпали капельки пота.

Сердце Заглобы забилось надеждой.

«А ведь и пан Михал у нас великий искусник, – подумал он, – да и этот когда-нибудь устанет».

И действительно, лицо Богуна покрыла бледность, пот оросил и его чело, но сопротивление только разжигало неистовство атамана: белые клыки блеснули из-под усов, из груди вырывалось звериное рычанье.

Володыёвский глаз с него не спускал и продолжал защищаться.

Почувствовав вдруг за собой песчаную стену, он будто исполнился новой силы. Наблюдающим поединок казалось – маленький рыцарь сейчас упадет, а он меж тем нагнулся, сжался в комок, присел и, точно камень, всем телом ударил в грудь атамана.

– Атакует! – закричал Заглоба.

– Атакует! – повторили за ним остальные.

Так оно и было на самом деле: теперь казак отступал, а Володыёвский, изведавши силу противника, напирал на него столь стремительно, что у секундантов дух захватило: видно, начал разогреваться – маленькие глазки метали искры, он то приседал, то подскакивал, меняя позицию в мгновение ока, кружа возле казака и вынуждая того волчком вертеться на месте.

– Ай да мастер! – закричал Заглоба.

– Смерть тебе! – прохрипел вдруг Богун.

– Смерть тебе! – как эхо ответил Володыёвский.

Внезапно казак приемом, лишь искуснейшим фехтовальщикам известным, перекинул саблю из правой руки в левую и слева нанес удар столь сокрушительный, что противник его, как подкошенный, грянулся наземь.

– О Господи! – крикнул Заглоба.

Но пан Михал упал намеренно, отчего Богунова сабля только свистнула в воздухе, маленький же рыцарь вскочил, точно дикий кот, и со страшной силой рассек саблей незащищенную грудь казака.

Богун пошатнулся, шагнул вперед и, сделав последнее усилье, нанес последний удар. Володыёвский отбил его без труда и еще дважды ударил по склонившейся голове – сабля выскользнула из ослабевших Богуновых рук, он повалился лицом в песок, обагряя его кровью, растекшейся широкой лужей.

Ельяшенко, присутствовавший при поединке, бросился к телу своего атамана.

Секунданты несколько времени не могли вымолвить ни слова, пан Михал тоже молчал, только дышал тяжело, опершись обеими руками на саблю.

Заглоба первый нарушил молчанье.

– Поди ж сюда, дай обниму тебя, пан Михал! – растроганно проговорил он.

Все обступили маленького героя.

– Ну, и мастак ты, сударь, разрази тебя гром! – наперебой восклицали Селицкие.

– В тихом омуте, гляжу, черти водятся! – промолвил Харламп. – Я готов с вашей милостью драться, чтоб не говорили: Харламп струсил, – и даже если ты меня так же искромсаешь, все равно прими мои поздравления!

– Да бросьте вы Бога ради, вам и драться-то не из-за чего на самом деле, – сказал Заглоба.

– Никак невозможно, – отвечал ротмистр, – тут затронута моя репутация, а я за нее жизни не пожалею.

– Не нужна мне твоя жизнь, любезный сударь, оставим лучше намеренья наши, – молвил Володыёвский. – По правде сказать, я и не думал тебе заступать дорогу. На этой дорожке ты повстречаешь кое-кого другого – вот тогда держись, а я тебе не помеха.

– Как так?

– Слово чести.

– Помиритесь, друзья, – взывали Селицкие и Кушель.

– Ладно, будь по-вашему, – сказал Харламп, раскрывая объятья.

Володыёвский упал в объятья ротмистра, и бывшие недруги звучно расцеловались, аж эхо прокатилось по песчаным холмам; при этом Харламп приговаривал:

– Ох, чтоб тебя, ваша милость! Каково этакую громадину отделал! А ведь и он саблей владел недурно.

– Вот уж не думал, что он такой фехтовальщик! И где только выучился, интересно?