Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

Спустя некоторое время он опять увидел часового татарина, стоявшего тут же на берегу. Свет луны прямо падал на лицо ногайца, похожее на собачью морду. Но Скшетуский не так боялся стражи, как потери сознания. И он напряг всю силу воли, чтобы ясно сознавать, где он и куда идет. Но эта борьба только усилила его усталость, и он тотчас заметил, что у него в глазах двоится и троится, что минутами пруд кажется ему площадью в замке, а кусты тростника — шатрами. Тогда ему хотелось звать Володыевского, чтобы он шел с ним вместе, но у него было еще настолько сознания, что он удержался.

"Не кричи, не кричи, — повторял он себе, — это для тебя гибель!"

Но эта борьба с самим собой становилась все труднее. Он вышел из Збаража истомленный голодом и страшной бессонницей, от которой там умирали солдаты. Это ночное путешествие, холодное купанье, трупный запах, блуждание по болотам, борьба со стеблями тростника совершенно ослабили его. К этому присоединился еще страх и боль от укусов комаров, которые так изжалили ему лицо, что оно все было покрыто кровью. Он чувствовал, что если скоро не дойдет до болота, то или выйдет на берег, чтоб с ним скорее случилось то, что должно случиться, или упадет среди этих тростников и утонет.

Болото и устье реки казались ему спасительной гаванью, хотя на самом деле там начинались новые затруднения и опасности.

Он боролся с горячкой и шел, все менее соблюдая предосторожности. В голове шумело — и в этом шуме ему чудились голоса людей, говор; чудилось также, будто это о нем так говорит пруд. Дойдет ли он до болота или не дойдет? Выберется или не выберется? Комары тонкими голосами распевали над ним все жалобнее. Вода становилась глубже — вскоре дошла ему по пояс, а затем по грудь. У него мелькнула мысль, что если придется плыть, то он запутается в чаще водорослей и утонет.

И опять его охватило неудержимое, непреодолимое желание позвать Володыевского, и он уже сложил руки у рта, чтобы крикнуть:

— Михал! Михал!

К счастью, какая-то водоросль сжалилась над ним и ударила его мокрой кистью по лицу. Он пришел в себя и увидел перед собой несколько справа слабый свет.

Теперь он не сводил глаз с этого света и некоторое время бодро шел к нему.

Вдруг он остановился, заметив широкую поперечную полосу чистой воды. Он вздохнул с облегчением. Это была река, а по обеим ее сторонам болото.

"Ну, теперь я перестану кружить по берегу и направлюсь в этот клин", — подумал он.

По обеим сторонам клина тянулись две ленты тростника, рыцарь направился к той, до которой дошел. Через минуту он понял, что избрал верный путь. Оглянулся: пруд был уже за ним, а он подвигался теперь вдоль узкой ленты воды, которая не могла быть не чем иным, как рекой. Вода здесь была холоднее.

Но спустя некоторое время им овладела страшная усталость. Ноги дрожали, а перед глазами — черный туман. "Как только дойду до берега, лягу, — подумал он, — нет сил идти дальше, отдохну".

Вдруг он упал на колени и руками ощупал сухую, поросшую мохом кочку. Это был точно маленький островок среди тростника.

Он сел на нем, вытер руками свое окровавленное лицо и вздохнул полной грудьюь.

Через минуту до его ноздрей донесся запах дыма. Повернувшись к берегу, он заметил шагах в ста костер, а вокруг него группу людей.

Он сидел прямо против этого огня и, когда ветер немного раскрывал тростник, мог все видеть как на ладони. С первого взгляда он узнал татарских конюхов, которые сидели у костра и ели.

Тогда в нем проснулся страшный голод. Сегодня утром он съел кусок конины, которым не насытился бы и двухмесячный волчонок, — с тех пор у него ничего не было во рту.

И вот он стал срывать растущие вокруг стебли водорослей и жадно высасывать их. Он утолял ими не только голод, но и жажду, мучившую его.

И все время посматривал на костер, который постепенно все бледнел и гас.

Люди у костра как бы заволакивались мглой и, казалось, отдалялись.

"Ага, сон меня одолевает, — подумал рыцарь, — я усну здесь, на островке".

Но возле костра началось движение. Конюхи встали. Вскоре до слуха Скшетуского долетели возгласы: "Лош! Лош!" Им в ответ раздалось короткое ржание. Вокруг костра все опустело, послышался свист и глухой топот лошадей по сырому лугу.

Скшетуский не мог понять, почему конюхи уехали. Но вдруг он заметил, что кисти тростника как-то побледнели, вода блестит иначе, чем при луне, а воздух заволакивается легкой мглой.

Он оглянулся — светало.

Вся ночь ушла у него на то, чтоб обогнуть пруд и дойти до реки и болота.

Он был только в начале дороги. Теперь ему надо было идти рекой и пройти через табор днем.

Воздух все более наполнялся светом зари. На востоке небо стало бледно-зеленым.

Скшетуский снова спустился с островка в болото и, добравшись до берега, высунул голову из тростника.

В расстоянии шагов пятисот виднелся один только татарский пост, луг был пуст и лишь вдали догорал костер; рыцарь решил ползти к нему среди высоких трав, перемешанных с росшим еще местами тростником.