Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

— Перенести атамана в комнаты! — крикнул пан Заглоба, вылезший из какого-то угла и очутившийся вдруг подле Богуна. — Это ничего, — сказал он, ощупав пальцами раны. — Завтра будет здоров. Уж я им займусь. Дайте паутины и хлеба! А вы, хлопцы, идите ко всем чертям гулять с девками! Нечего вам тут делать. Двое перенесут атамана. Берите! Вот так! Ступайте к черту, чего стоите! Дом стеречь! Я сам буду наблюдать за всем.

Два казака понесли Богуна в соседнюю комнату, остальные ушли. Заглоба подошел к Елене и, подмигивая ей глазом, сказал быстро и тихо:

— Я друг Скшетуского, не бойтесь… Отведите только спать своего пророка и ждите меня.

Сказав это, он пошел в комнату, где два есаула уложили Богуна на турецкий диван. Он тотчас послал их за хлебом и паутиной, и когда ему принесли все из людской, он принялся перевязывать раны молодого атамана с тем знанием дела, каким обладал каждый шляхтич того времени и какое он приобретал, склеивая головы, разбитые в поединках или на сеймиках.

— А передайте казакам, — сказал он есаулам, — что завтра атаман будет здоров, как рыба, и пусть они не беспокоятся о нем. Влететь-то ему влетело, да показал себя молодцом; завтра будет его свадьба, хоть и без попа. Если в доме есть погреб, так распоряжайтесь. Вот уж и раны перевязаны. Идите, атаману покой нужен.

Есаулы ушли.

— Да только не выпейте всего в погребе! — прибавил Заглоба.

И, сев у изголовья Богуна, стал пристально всматриваться в него.

— Ну, черт тебя не возьмет от этих ран, хоть и хорошо же тебе досталось! Два дня ни рукой ни ногой не двинешь, — ворчал он про себя, всматриваясь в бледное, с закрытыми глазами, лицо казака. — Сабля не хотела тебя обидеть, ты и так уж черту принадлежишь и от него не улизнешь. Когда тебя повесят, черт сделает из тебя куклу своим чертенятам — ведь красавец какой! Ну, братец, пьешь ты хорошо, но больше со мной пить не будешь! Ищи себе подходящей компании, — ты, я вижу, любишь людей душить, а я не буду с тобой по ночам на шляхетские усадьбы нападать… Черт с тобой! Богун тихо застонал.

— Ну стони! Завтра еще не так застонешь! Ишь, татарская твоя душа! Княжны тебе захотелось. Не удивляюсь: эта девка — лакомый кусочек, но если ты его отведаешь, то пусть мое остроумие псы съедят! Раньше на ладони у меня волосы вырастут!

До слуха пана Заглобы донеслись со двора крики.

— Ага, должно быть, уж до погребка добрались, — пробормотал он. — Перепьетесь вы как свиньи, чтобы вам лучше спалось, а я буду караулить за вас, хоть не знаю, будете ли вы завтра этому рады.

С этими словами он встал посмотреть, действительно ли казаки уже познакомились с княжеским погребом, и вышел в сени. Они имели ужаснейший вид. Посредине лежали уже окоченевшие тела Симеона и Николая, а в углу труп княгини в сидячем положении, в каком придавили ее коленями казаки; глаза были открыты, зубы оскалены. Огонь, горевший в печи, наполнял сени тусклым светом, дрожавшим в лужах крови; углы оставались в темноте. Пан Заглоба подошел к княгине, чтобы убедиться, не дышит ли она еще, приложил руку к ее лицу, но оно было холодно. Он быстро вышел на двор, где казаки уж начали гулять. При свете костров пан Заглоба увидел бочки меда, вина и водки, из которых казаки черпали, как из колодца, и пили мертвую. Некоторые, разгоряченные вином, гонялись за молодицами; одни из них в испуге убегали, перепрыгивая через костры, другие давали себя ловить и тащить к бочкам и кострам, где начинали плясать казачка.

Молодцы как одержимые бросались вприсядку перед ними, девки отбивали дробь, то подвигаясь вперед, то отступая перед неожиданными движениями. Зрители звенели жестяными кружками и пели. Крики "у-ха" раздавались все громче и громче, вторя лаю собак, ржанию лошадей и мычанию волов, которых резали на ужин. Вокруг костров виднелись мужики и "подсусидки", сбежавшиеся из Розлог и окрестностей на звук выстрелов; мужики с любопытством смотрели, что делают казаки; они и не подумали защищать князей, так как ненавидели их всей душой; они только смотрели на разгулявшихся казаков, перешептываясь, и все ближе подходили к бочкам с водкой и медом. Оргия становилась все шумнее и шумнее, пьянство усиливалось, казаки уже не черпали из бочек кружками, а просто погружали в них свои головы; пляшущих девушек обливали водкой и медом; лица пылали; иные уж еле держались на ногах. Заглоба, выйдя на крыльцо, окинул взглядом пьяных и внимательно посмотрел на небо.

— Хороша погода, но темно! — пробормотал он. — Когда луна зайдет, тогда хоть глаза выколи.

Потом он медленно направился к бочкам и к пьющим казакам.

— Эй, молодцы, — воскликнул он, — не жалейте! Гайда! Гайда! Дурак тот, кто не напьется сегодня за здоровье атамана! Идите к бочкам! К девкам! У-ха!

— У-ха! — радостно вскрикнули казаки.

— Ах вы, такие-сякие! — крикнул он вдруг. — Сами пьете, как лошади, а о тех забыли, что караулят дом! Сейчас сменить караульных!

Приказание было исполнено немедленно, и десятки пьяных казаков бросились сменять караульных, не принимавших до сих пор участия в пьянстве. Последние с радостью прибежали.