Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Хмельницкий… и хан со всеми ордами.

— И хан?

— Да.

Наступило глубокое молчание. Сановники вопросительно переглядывались друг с другом.

— Как же вы выстояли? — спросил канцлер с оттенком недоверия.

При этих словах Скшетуский поднял голову, как будто у него прибавилось сил, лицо его приняло гордое выражение, голос окреп:

— Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать битв, выигранных в поле, семьдесят пять вылазок…

И снова настало молчание.

Вдруг король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, желтые щеки его покрылись румянцем, а глаза загорелись.

— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Довольно мне этих советов, этих проволочек! Стоит ли хан, нет ли, пришло ли всеобщее ополчение, нет ли, клянусь Богом, довольно мне всего этого! Сегодня же мы идем на Збараж!

— На Збараж! На Збараж! — повторило несколько решительных голосов.

Лицо Скшетуского просияло радостью.

— О, милостивый король и государь! — сказал он. — С тобою и жить и умирать!..

Благородное сердце короля смягчилось, как воск, и несмотря на отталкивающий вид рыцаря он обнял его и проговорил:

— Вы милее мне в ваших лохмотьях, чем иные в шелках. Клянусь Пресвятой Девой, и не за такие заслуги награждают староствами… и вы не останетесь без награды… Не противоречьте мне! Я ваш должник!

Вельможи хором одобрили слова короля.

— Как же вы прошли через казацкий и татарский лагерь!

— В болотах скрывался, в тростниках, лесами шел… блуждал… не ел давно.

— Накормите его! — приказал король.

— Накормить! — повторили прочие.

— Одеть его!

— Пусть ему утром дадут коня и одежду, — продолжал король. — Вы ни в чем не будете иметь нужды.

По примеру короля все рассыпались в похвалах рыцарю. Его забросали вопросами, на которые он отвечал с превеликим трудом. Им все более овладевала страшная слабость, сознание почти покидало его. Принесли пищу, появился и ксендз Цецишовский, королевский проповедник.

Все сановники расступились. Ксендз был человек ученый, важный; король дорожил его мнением более, чем мнением канцлера, а с амвона он иногда затрагивал такие вещи, каких почти никто не мог коснуться и на сейме. Ксендзу тотчас же рассказали, что прибыл офицер из Збаража, где князь несмотря на голод и недостаток в порохе и снарядах громит и хана и Хмельницкого, который весь прошлый год не потерял столько людей, сколько под Збара-жем, что король намеревается идти на выручку, даже если ему придется погибнуть со всем войском.

Ксендз слушал молча и время от времени поглядывал на изможденного рыцаря. А тот с жадностью ел, не обращая внимания на короля, который время от времени отпивал глоток за здоровье офицера из маленького серебряного стаканчика.

— Как зовут этого рыцаря? — спросил ксендз.

— Скшетуский.

— Ян?

— Да, Ян.

— Поручик князя-воеводы русского?

— Да.

Ксендз поднял глаза кверху и начал молиться.

— Возблагодарим Бога! Неисповедимы пути, какими Он приводит человека к счастию и покою. Я знаю этого человека.

Скшетуский услышал это и поднял глаза на говорящего, но ни лицо, ни голос ксендза не были ему знакомы.

— Так это вы один из всего войска взялись пройти через неприятельский лагерь? — спросил его ксендз.

— Передо мною пошел мой товарищ, но погиб, — ответил Скшетуский.

— Тем больше ваша заслуга, что вы решились идти после него. По вашему виду я вижу, что дорога была нелегкой. Бог благосклонно принял вашу жертву, и вашу доблесть, и вашу молодость и благополучно провел вас.

И ксендз обратился к Яну Казимиру:

— Ваше величество, — сказал он, — вы твердо решили идти на помощь к князю-воеводе русскому?

— Вашим молитвам, святой отец, — ответил король, — я поручаю отечество, войска и самого себя, потому что понимаю всю опасность моего предприятия, но не могу допустить, чтобы князь-воевода погиб в Збараже с таким рыцарством, как вот этот офицер.

Ксендз вознес руки к небу. В зале воцарилась тишина.

— Benedico vos, in nomine Patris et Filii et Spiritus sancti. [100]

— Аминь! — сказал король.

— Аминь! — повторили все присутствующие.

По утомленному лицу Яна Казимира разлилось спокойствие, и только глаза его сверкали необычным блеском. Он взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузену, чтобы тот помог прицепить ее.

— Когда ваше величество намерены выступить? — спросил канцлер.

— Бог дал нам погожую ночь, — сказал король. — Пан обозный стражник, прикажите трубить сбор и седлать коней.

Стражник тотчас же вышел. Канцлер тихо заметил королю, что еще не все готовы и что экипажи могут двинуться только утром, но Ян Казимир нетерпеливо перебил его:

— Кому экипажи дороже спасения отечества, тот может остаться.

Королевские покои начали пустеть. Каждый спешил к своей хоругви, чтобы привести ее в готовность и установить в походном порядке. В комнате остались только король, канцлер, ксендз и пан Скшетуский с Тизенгаузеном.

— Господа, — сказал ксендз, — все, что могло нас интересовать, мы узнали от этого рыцаря. Теперь нужно дать ему отдохнуть, потому что он едва держится на ногах. Позвольте мне, ваше величество, взять его к себе;