Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Татары удержали коней. Наместник отыскал остатки сожженного моста, перешел ров по поперечной балке и сел на камне посреди двора. Он оглянулся вокруг, как человек, впервые знакомящийся с новым местом. Он не издал ни одного стона, только опустил голову на руки и застыл в одном положении. В голове его толпились какие-то неясные образы. Он видел перед собой Елену такой же, как в день их разлуки, только черты ее лица нельзя было различить сквозь окутывающую ее мглу. Он хотел рассеять это мглистое облако, но не мог. Потом перед его глазами промелькнул Чигиринский рынок, старый Зацвилиховский, пьяное лицо Заглобы; лицо это упорно преследовало его, пока его не сменило угрюмое лицо Гродзицкого. Кудак… пороги… битва при Хортице… Сечь… вся дорога, все события вплоть до последнего дня, до последней минуты… А дальше только один мрак! Что с ним делается теперь, он не понимал, лишь неясно осознавал, что едет в Розлоги к Елене, но теперь у него не хватило сил, и вот он отдыхает на дороге.

Ему хотелось бы встать и ехать дальше, но какая-то странная слабость приковала его к месту.

Он все сидел. Ночь уплывала. Татары расседлали коней, разожгли костер, поужинали и улеглись спать.

Но не прошло и часа, как послышался отдаленный шум приближающегося отряда.

Татары вскочили на ноги, привязали к высокой жерди белый платок и подбросили дров в костер.

Топот коней и бряцанье оружия становились все яснее. Наконец, на дороге показался отряд гвардии и тотчас окружил татар. Начались краткие переговоры. Татары сообщили, что провожают посла, а от кого он и к кому — им неизвестно.

Начальник отряда, вместе с несколькими товарищами, поднялся на пригорок, но едва бросил взор на неподвижно сидящую фигуру, как радостно вскрикнул:

— Скшетуский! Клянусь Богом, это Скшетуский!

Наместник не поднял головы.

— Пан наместник, не узнаете меня? Я Быховец. Что с вами?

Наместник продолжал молчать.

— Очнитесь же, ради Бога! Эй, товарищи, идите сюда!

Действительно, то был Быховец, который шел в авангарде войска князя Еремии.

Тем временем подоспели и другие полки.

Весть о появлении Скшетуского молнией пронеслась повсюду. Все спешили повидаться со старым товарищем. Маленький Володыевский, Орпишевский, Мигурский, Лещ, пан Лонганус Подбипента и множество других офицеров бегом ринулись на пригорок. Но тщетно они пытались заговорить с ним, напрасно трясли за плечи, силились приподнять с места — пан Скшетуский смотрел на них широко открытыми глазами и не узнавал никого. Впрочем, казалось, он узнает их, только не было в нем радости от встречи. Тогда все знавшие о его чувстве к Елене сообразили, на каком это месте чернеют развалины, и поняли все.

— Он помешался от горя, — шепнул один.

— Проводим его к ксендзу. Может быть, когда увидит его, то опомнится.

Пан Лонганус заломил руки в отчаянии. Все окружили наместника и с участием смотрели на него.

У многих глаза были влажны. Вдруг из толпы выделилась высокая фигура, подошла к наместнику и положила ему руки на голову.

То был ксендз Муховецкий.

Все умолкли и преклонили колена, как бы в ожидании чуда,

но ксендз не творил чудес. Он только, не снимая рук с головы Скшетуского, возвел глаза к небу, усыпанному звездами, и начал громким голосом:

— Pater noster, qui es in coelis! Sanctiflcetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum, fiat voluntas Tua… [36]

Он остановился на минуту и повторил громче и торжественнее:

— Fiat voluntas Tua!..

Воцарилась глубокая тишина.

— Fiat voluntas Tua! — в третий раз произнес ксендз.

Тогда из уст Скшетуского вырвался болезненный, отчаянный стон:

— Sicut in coeli et in terra! [37]

И рыцарь с рыданиями упал на землю.

ЧАСТЬ 2

Глава I

Мы должны возвратиться немного назад, к той ночи, когда Скшетуский отправил Жендзяна из Кудака с письмом к старой княгине, иначе нам будут непонятны события происшедшие в Розлогах. Письмо Скшетуского заключало настойчивую просьбу, чтобы княгиня вместе с Еленой уезжала как можно скорей в Лубны, под защиту князя Еремии: война могла вспыхнуть каждую минуту. Жендзян устроился в лодке, которую пан Гродзицкий послал за порохом, и двинулся в путь. Плыли медленно: тяжело грести против течения. Под Кременчугом лодка повстречалась с войском, посланным гетманом под начальством Кшечовского и Барабаша против Хмельницкого. Жендзян имел свидание с Барабашем и рассказал ему, какие опасности угрожают пану Скшетускому при его поездке в Сечь и при этом умолял старого полковника непременно упомянуть о после при встрече с Хмельницким, а затем поехал далее.

В Чигирин наши путники прибыли на рассвете.

У входа в город их окружила стража, допытываясь, кто они такие, и несмотря на ответ прибывших, что они из Кудака, от пана Гродзицкого, едут с письмом к гетману, старшего из лодки и Жендзяна пригласили идти к полковнику.

— К какому полковнику? — спросил старший.

— К пану Лободе. Ему великий гетман приказал всех едущих из Сечи в Чигирин задерживать и расспрашивать.

Жендзян шел смело; он не предвидел ничего дурного, он знал, что тут властвует гетман.