Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг.

Таким образом, признанные лидеры церкви не играли никакой роли при обретении нового святого. Встречать за городом «мощи истинного сына Грозного» отправился сам царь Василий с боярами и внушительной толпой москвичей. Мария Нагая, увидев то, что доставили из Углича, лишилась дара речи. Тогда Шуйский сам возгласил, что привезенное тело и есть мощи истинного Дмитрия. Это не спасло положение. Молчанию матери люди поверили больше, чем восторженным крикам царя. После того как носилки с трупом закрыли, процессия проследовала на Красную площадь. Шуйский надеялся заглушить слухи о самозванце чудесами нового великомученика. Некогда князь Василий клялся, что Дмитрий зарезал себя нечаянно, играя ножичком. Но даже невольный самоубийца не может быть святым, и царь выдвинул новую версию. Когда останки выставили в Архангельском соборе, на трупе лежали свежие орешки, испачканные кровью. Все должны были видеть, что будущий мученик перед смертью играл ими, а не ножичком.

Верные Шуйскому летописцы с восторгом принялись фиксировать чудеса, творившиеся у гроба. В первый день исцеление получили тринадцать больных, во второй — двенадцать. При каждом новом чуде по всему городу били в колокола. Огромные толпы теснились у дверей Архангельского собора. Что характерно, грамоту с описанием чудес Дмитрия Угличского составляла не патриаршая, а царская канцелярия. Однако обретение святого недолго шло по задуманному плану. То ли враги Шуйского озаботились испортить ему игру, то ли друзья недоглядели за входящими… Но через несколько дней один из пришедших за исцелением больных умер прямо у гроба Дмитрия. Толпа в ужасе бежала от дверей собора. Начались толки об обмане, и власти закрыли доступ к гробу царевича. Колокола смолкли.

Таким образом, решить проблему Лжедмитрия «через Углич» Шуйскому не удалось. В стране начались мятежи сторонников погибшего самозванца. Поляки в Москве упорно распространяли слух, что «убитый не царь Дмитрий». Горожане, видевшие мертвое тело, им не поверили. Зато на помещиков Юга России агитация подействовала предсказуемо: «…а черниговцы, и путимцы, и кромичи, и комарици, и вси рязанские городы за царя Василия креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас де царевич Дмитрий Иванович жив»^{107}. Однако первую волну кризиса Шуйскому погасить удалось. Поляков во главе с Мнишеками он сослал в Ярославль. Жители мятежного Юга замирились после клятвенных заверений царя, будто самозванец перед смертью объявил «всем людем вслух, что он прямой вор Гришка Отрепьев»^{108}.

Казалось, ситуация начала успокаиваться. Но это было лишь затишье перед бурей. Вскоре русские города снова захлестнула волна «прелестных» грамот от самозванца. И что самое страшное: на каждом листе стояла подлинная печать «царя Дмитрия Ивановича». А писаны грамоты были тем же почерком, что и поступавшие до переворота царские указы. Вскоре пришли вести, что в Самборе, в доме у жены Юрия Мнишека, появился человек, выдававший себя за «Дмитрия». Скорее всего, пани Мнишек действовала с согласия мужа и дочери. Юрий и Марина не были стеснены в передвижениях по Ярославлю и могли тайно переписываться с родней.

По версии Р.Г. Скрынникова, в Самборе укрылись два давних сторонника Лжедмитрия, Михаил Молчанов и Богдан Ступов.

В день переворота они бежали из Москвы, истребовав лошадей в царских конюшнях. А для того чтобы не нарваться на отказ, находчивые беглецы распоряжались там «от имени императора Дмитрия»^{109}. Молчанов был по описанию немного похож на убитого самозванца, а Ступов при Лжедмитрии исполнял роль секретаря и печатника, иными словами, он еще с Путивля писал за своего господина грамоты, а в Москве еще и ставил на них малую царскую печать, которую носил «на вороту». Вдвоем они успешно играли роль «чудесно спасшегося Дмитрия». Молчанова, одетого в пышные царские одежды, пани Мнишек демонстрировала специально отобранной публике. А Ступов занимался давно привычным делом: сочинял царские грамоты и ставил на них печати. Так начался второй этап русской Смуты, который многие историки называют «самозванщиной без самозванца».

В Польше к этому времени назрел рокош. Собравшись на съезд, противники короля ждали, что «Дмитрий» приедет из Самбора, чтобы возглавить армию. Вождь мятежников Зебжидовский был родственником Мнишека, а среди рокошан имелось много ветеранов московского похода. Естественно, самборская интрига не могла пройти мимо внимания Сигизмунда III. Но вот что странно: король даже не пытался разоблачить мошенников. Более того, его послы в это время настойчиво требовали отпустить из плена Мнишеков, угрожая Шуйскому войной. Похоже, у короля была четкая договоренность с исполнителями интриги. А образ «Дмитрия» они использовали одновременно в двух направлениях: на благо Сигизмунду III и во вред его московским соседям.