Огнем и мечом. Россия между «польским орлом» и «шведским львом». 1512-1634 гг.

В последние годы жизни царь Борис практически не расставался с сыном, «при каждом случае хотел иметь его у себя перед глазами и крайне неохотно отказывался от его присутствия»^{87}. Придворные из числа ученых иноземцев пытались убедить Годунова, что царевичу надо предоставить некоторую свободу в занятиях. Однако монарх отклонял эти советы. В результате к моменту смерти Бориса шестнадцатилетний Федор был совершенно несамостоятелен. Понимая это, отец решил окружить его верными и знающими советниками. Осталось определиться, кого выбрать на эти роли. К концу царствования Бориса в среде московской знати было пять основных боярских кланов. Небольшую, но очень богатую группировку составило поднявшееся за последние двадцать лет семейство Годуновых. Однако царские родственники талантами не блистали. Они годились лишь на то, чтобы обеспечить наследнику большинство в Думе. Рассчитывать на верность двух наиболее влиятельных кланов — Рюриковичей и Гедиминовичей — Борису представлялось верхом легкомыслия. Суздальская и литовская знать считала Годуновых выскочками, недостойными того, чтобы даже думать о престоле. С представителями четвертой группы — старомосковским служилым боярством — царь Борис поссорился, когда под надуманным предлогом расправился с их лидерами, Романовыми.

Таким образом, оставались лишь бывшие опричники. Этот вариант казался Борису удачным. Он сам вышел из их среды и прекрасно понимал, что выдвиженцев Грозного ненавидят все прочие слои боярства. В последние недели Годунов приблизил к трону Петра Басманова, сделав его основным советником наследника Федора. Царь надеялся, что этот опричный выскочка будет до последнего биться с врагами династии. Ведь при любом другом правителе он в лучшем случае лишится власти. Одного не предусмотрел Борис — того, что в борьбе за престол самозванец тоже может сделать ставку на опричников. Впрочем, первые дни правления Федора Годунова прошли гладко. Еще при жизни Борис назначил сына соправителем и обдумал процедуру его восшествия на трон. Сразу после смерти царя патриарх Иов начал действовать по этому плану. Он сообщил москвичам, что Борис, умирая, завещал престол сыну. Затем Освященный собор благословил наследника, а члены Думы, дворяне, дети боярские, приказные чины и выборные от посада принесли присягу на верность Федору Борисовичу.

Но уже в тексте клятвы внимательный человек мог разглядеть все признаки надвигающегося краха. Принимая присягу, подданные обязались «к вору, который называется князем Дмитрием Углиц-ким, не приставать и с ним и его советниками ни с кем ни ссылатися ни на какое лихо и не изменити и не отъехати…»^{88}. Откуда появился этот беспомощный лепет, в общем-то понятно… Совсем недавно «царевич» поймал трех чудовских монахов, посланных Годуновым разоблачить расстригу, а если повезет — организовать его убийство. Вместо того чтобы казнить шпионов, Лжедмитрий перевербовал их. По приказу самозванца монахи отправили из Путивля письмо царю Борису и патриарху Иову, в котором сообщали, что «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости»^{89}.

Их грамота пришла в Москву сразу после известий о появлении в Путивле Лжерасстриги, и власти на какое-то время растерялись. По иронии судьбы именно в этот день дьяки составляли текст присяги. После проклятий, которыми они несколько месяцев осыпали «расстригу, еретика и безбожника Гришку Отрепьева», слова о «князе Дмитрии Углицком» прозвучали как официальное признание его прав на российский престол. Еще одну ошибку правительство совершило, когда положилось на симпатии москвичей, в прежние времена поддержавших Годунова. Царь Борис отправил в действующую армию всех, кто был предан династии: стольников, жильцов (дворцовую охрану), царских конюхов, псарей. И в нужный момент в Москве не оказалось воинской силы, способной удержать ситуацию под контролем. Если бы самые первые волнения удалось погасить без губительных для режима уступок, все могло еще кончиться хорошо.

Следуя традиции, вступивший на трон Федор объявил подданным об амнистии. Однако, вопреки обычаям, он простил не всех преступников. Поскольку Смута была в разгаре, царская милость обошла политических противников Годуновых. Столичному люду не понравилось нарушение традиций. У стен Кремля стали собираться толпы, выкрикивающие имена знатных бояр, бывших в немилости при Борисе. Властям пришлось уступить. Они вернули Вельского, отбывавшего ссылку в деревне, сняли опалу с удельного князя Воротынского, простили многих других знатных врагов династии. С этого момента правительство попало в положение непрерывного цугцванга[48], когда каждое его действие было вынужденным и, при всей кажущейся логичности, лишь ухудшало ситуацию.