Огненная арена

— Это не ваша забота, господин Каюмов, — отвечал полковник. — Мы уже дали приказ Пересвет-Солтану заняться поисками. Сейчас его сыщики по всему городу рыщут. У вас, господин Каюмов, в связи с активизацией эсдеков, своя проблема. Думаю, вы и сами догадываетесь. Отпразднуйте свадьбу, отдохните немного да и отправляйтесь по аулам. Куда ни ткни пальцем — всюду социал-демократическая пропаганда: в Иолотани, Серахсе, Теджене… О Мерве уж не говорю: кажется, там, вместе с голытьбой дехканской, и ханы взбесились. Виданное ли дело, чтобы сама Гульджемал не могла усмирить своих утамышцев и тохтамышцев! И чего делят, балбесы? Семьсот лет уже прошло как нет Чингиз-хана, а они все выясняют — кто ближе стоял к нему, чей род знатнее.

Майор Ораз-сердар сидел справа от Жалковского и недовольно покашливал. Не нравилось ему, что пол «ковник ведет такой разговор с Черкезом, а на Ораз-сердара не обращает внимания, не соблюдает субординации чинов.

Беседа продолжалась в том же духе почти весь день. Гостям не мешали ни звон дутаров, ни звонкие голоса бахши, ни иерихонская музыка карнаев, гремящая на весь город.

Были на свадьбе персы — приятели Амана. Эти пришли со своим оркестром и, как только переставал петь бахши, ударяли в бубны и тары. В грохоте назойливо заливалась зурна.

Ратх тоже пригласил на той своих сверстников. С ним сидели три гимназиста и артисты цирка — униформисты. Пировали они вместе с Амановой компанией на тахте, поставленной возле дувала. Взор молодежи все время был устремлен на белую кибитку, где сидела невеста. Возле свадебной кибитки толпилась «стража», в основном, девчонки и мальчишки, но были тут и старухи. Со всякого, кто пытался взглянуть на невесту, они взымали плату. И ждали с нетерпением, когда же, наконец, войдет к Рааби сам Черкезхан.

Женщины восседали тоже на тахте, но в противоположном конце двора. Распоряжалась тут старшая жена Каюм-сердара. Только и слышался её голос. И смех то и дело вспыхивал среди женщин. Это Нартач-ханым честила Галию, которая не выходила из своей комнаты. А Галия тем временем лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и проливала слезы.

Сколько ночей и дней она готовилась встретить этот самый черный день ее жизни с хладнокровным достоинством, но сегодня утром, когда со двора донеслись крики: «Везут, везут!», а потом весь двор заполнился нарядной толпой, Галия бросилась на кровать и слезы градом посыпались из ее глаз. «Боже мой, боже мой! — приговаривала она по-русски. — Да где же человеческое сострадание? Где честь? Совесть? Где любовь? Да и была ли она когда-нибудь у этого злодея в форме царского офицера? А мой отец! Ах, отец, отец, неужели ты не видел, кому отдавал свою бедную дочь?!» Всхлипывая, Галия вспоминала то Казань, где они летом с отцом катались в лодке по Волге, то Петербург, куда переехал отец позже, учебу в пансионе благородных девиц. Вспомнила выпускной бал и группу молодых военных, увивавшихся около барышень.

Тогда Галия и не приметила Черкеза: танцевала с кем-то еще, И он сам не подошел к ней познакомиться. Как узнала она потом, Черкез, заприметив красавицу Галию, отправился прямо к ее отцу (отец служил в коммерческом банке) — и, познакомившись с ним, попросил руки его дочери. Галия не знала подробностей, как проходила сделка между ними. А потом этот галантный офицерик появился в их доме. Затем была свадьба по русскому обычаю. И брак Черкеза и Галии скрепили золотыми кольцами. А когда она отправлялась с мужем в далекий Асхабад, отец, напутствуя, предупредил ее: «Галия-ханум, свет моих очей, ты едешь в далекую полудикую страну, и на тебе лежит особая, гуманная обязанность. Ты должна во всем учить туркмен и в конце-концов сделать их людьми цивилизованными».

Как глупо сейчас выглядели отцовские напутствия.

Свадебный той, который длился с утра до поздней ночи, показался Галие вечностью. О чем она только не передумала за это время! То ей хотелось выскочить из комнаты, схватить палку и разогнать всех. То пойти в белую кибитку и поцарапать сопернице лицо. То уйти из дому, сесть на поезд и уехать в Петербург. Но загораясь бессильной злостью, Галия тотчас осознавала, что гостей гнать со двора глупо и смешно: так может поступить лишь сумасшедшая. Царапать лицо неповинной ни в чем Рааби — тоже глупо. Причем тут Рааби, когда ее, как овцу на веревке, приволокли к Черкезу?! И ехать в Петербург — безумие. Отец сказал бы: «Галия, я получил за тебя от господ Каюмовых большие деньги, ты их собственность. Немедля возвращайся назад!»

Перебрав все возможное, что хоть немножко бы сняло боль с сердца, Галия стала думать о редакторе Любимском и других сотрудниках редакции. Когда гости разошлись, к Галие зашла старшая жена Каюм-сердара, и подала миску с пловом:

— На, ешь, негодница!

— Ешьте сами! — оттолкнула Галия.

— И не стыдно тебе от людей прятаться? — принялась журить Нартач. — У мужа твоего радость… Муж новую жену принимает, а ты спряталась. Хоть бы улыбнулась разок-другой. Не каждый день бывает такое…

— Уберите свои объедки! — вне себя крикнула Галия. — И убирайтесь сами вон!