Огненная дуга<br />Повести и рассказы

— Теперь каждый дом — свой, — так же весело сказал четвертый солдат.

— Нет у меня дома, — упрямо повторил Константинов.

— Он что, твой товарищ? — спросил четвертый солдат у Соловарова.

— Да, — ответил Тимофей.

— Плохой товарищ, — сказал четвертый, скучно вздохнул и пошел к своему мешку. Уже присев на скамью, из угла зло крикнул:

— Его за волосы из беды, как из воды, тащат, а он еще упирается, — мне, мол, на дне все видней! Какой же это товарищ?

Остальные солдаты отошли вслед за ним, переговариваясь между собою, словно Михаил перестал интересовать их. Константинов тяжело приподнялся на скамье, оглядел их и сказал, с усилием произнося слова:

— Здоровому да семейному хорошо. Дома жена баню топит…

Первый солдат с досадой стукнул ногой. Звук был такой, словно ударили деревом по дереву. Константинов снова лег и закрыл глаза. Соловаров тихонько отошел к солдатам, сказал:

— И обижаться нельзя, семья побита, сам инвалид…

— Это ты правильно сказал, — заметил солдат с протезом. — Только трудно тебе с ним будет. Я таких, которые с белыми губами, знаю, насмотрелся. Они к жизни неласковы, ну и она к ним тоже.

— У нас на Колве жизнь трудная, за нее поневоле держаться будешь…

— И это верно, — сказал солдат. — Если только он не из трусливых.

— Два года с ним провоевал…

— На войне не в миру, — с досадой сказал солдат. — Там храбрым быть вроде и легче…

Дебаркадер качнулся от удара. Подвалил пароход. Затем раздался долгий гудок, топот ног — началась посадка.

II

Двое суток они плыли по реке. Демобилизованных на пароходе собралось много, и дорога оказалась шумной, разговорчивой и веселой. Но люди постепенно уходили, а новые не прибывали, так что Михаилу стало казаться, что придет время и они с Соловаровым останутся в одиночестве, в такую пустыню везет их пароход. И в самом деле берега становились все пустыннее, глуше, деревеньки встречались все реже, а река все синела, словно вытекала из самого неба. Больше пароход не подваливал к пристаням, шел ходко, возле деревенек долгими гудками заранее вызывал лодку, и старший помощник сбрасывал в лодку тугие пакеты с письмами, посылки. Последний демобилизованный солдат, тот, что был без ноги, поцеловался с Соловаровым и Михаилом, — в пути они совсем сдружились, — и прыгнул в лодку, громко стукнув протезом о деревянные стлани. На берегу, далеко-далеко, над синей водой голосила женщина, но голошенье это было радостным, должно быть, она узнала мужа, несмотря на расстояние. Солдат долго махал шапкой Михаилу и Соловарову и все кричал, чтобы не забывали, спустились бы по осени в гости к нему в низа.

Михаил задумчиво смотрел на товарища, все теснившегося к борту и еще подававшего какие-то советы солдату. Ему теперь казалось даже, что Соловаров как-то вырос, стал шире в плечах, уверенней, словно родной воздух исцелил его от долгих военных забот и горя. И еще было одно удивительно Михаилу. На все и про все Соловаров смотрел с практической точки зрения, не было в нем излишней, этакой любопытствующей жалости к людям, а между тем люди, с которыми встречались они в эти дни, к Соловарову относились особенно душевно, поверяли ему самые тайные думы и горести. Чем же пленял их этот невысокий человек с рябоватым спокойным лицом? Душевной простотой своей, что ли? Но он не так уж прост! И, оборвав эти размышления, Михаил сердито спросил у Соловарова, который наконец откачнулся от борта с такой грустью, словно потерял родственника:

— Одно ты мне не сказал, дядя Тимофей, зачем ты меня к себе везешь? Для толку?

— А что ж, — с усмешкой сказал он наконец, — вот выколочу из тебя всю бестолочь, один толк и останется… Так-то, племянничек.

Тимофей прищурил глаза и отвернулся, копаясь в мешке, но и Михаил глядел в сторону, на чистую синюю воду. Он все удивлялся этой редкой синеве и чистоте воды, хотя Соловаров объяснил ему, что чем выше в верховья, тем чище будет вода, — ледниковый цвет, изумрудный набор.

— Письмо от Пьянкова к супружнице сохранил? — вдруг сурово спросил Соловаров.

— Сохранил, — вздрогнув, ответил Михаил.

— Что скажешь ей?

— То и скажу, что заказано, — недовольно ответил Константинов. — Скажу, что вместе лежали в госпитале, что на глазах умер, только и всего…

— Ну и глупо, — сказал Тимофей, хмурясь так, что шевельнулись мохнатые брови. — Письмо Пьянков дал тебе, чтобы успокоить жену, а ты будешь сердце ей бередить… Рассказать ей о муже надо так, чтоб душу утешить…

— А как? — снова вспыхнув от ярости, спросил Михаил. — Как о смерти расскажешь? Что это выпивка или вечеринка с танцами?