Огненная кровь. Том 2 (СИ)

К третьему дню она совсем отчаялась. И хуже всего было понимание, что это всё не от неё зависит, это всё просто магия…

Ну а что ещё это могло быть?

Что ещё могло заставлять испытывать эту ноющую боль в груди? Заставлять думать о нём, вспоминая моменты их встреч, его лицо в библиотеке, когда он рассказывал ей о своём детстве, его улыбку, такую искреннюю и открытую, слышать его голос в голове и оглядываться на каждое дуновение ветра?

Что это, если не магия?

Это она принуждает её сжимать ладонь, ту которую он поцеловал на балу, и всё ещё чувствовать в ней прикосновение его губ и искру тепла. Но с каждым днём эта искра становилась всё менее ощутимой, а щемящее чувство в груди давило всё сильнее.

Куда он пропал?

Ей было одиноко в этом дворце, и постепенно стало казаться, что с уходом Альберта словно погасло солнце.

Она вздрагивала внутренне, когда кто-то произносил его имя, и почти не могла есть. Иррис пыталась читать книги, но глаза бежали по строчкам, а мысли уносились куда-то в дебри воспоминаний о том, как он стоял здесь и крутил в пальцах песочные часы. Она брала их в руки, переворачивая раз за разом и смотрела, как сыплется песок, и ощущала себя несчастной.

Единственное место, где ей хотелось быть — обсерватория в башне. Она принесла туда краски и мольберт и рисовала море — серые волны, серые скалы, серые тучи…

Она снова сочиняла речь, и эти внутренние диалоги с Альбертом начинали сводить её с ума. Наконец, не выдержав, она послала Арману узнать, дома ли Цинта, а затем направилась к нему сама, под предлогом того, что ей нужно средство от головной боли.

Цинта рад был её видеть, долго и с упоением рассказывал про то, как он учит лекарский язык и что на рынке здесь очень дешёвое гвоздичное масло, и ещё кучу всего, чего она знать не хотела, но спросить напрямую, где его хозяин, Иррис постеснялась. И когда, наконец, Цинта выплеснул на неё всю свою радость, она, как бы невзначай спросила, почему его хозяин не приходит на обед в гостиную. Цинта с озабоченным видом рассказал, как сильно он переживает за князя. Про бои и бордель, про то, что Альберт никого не слушает, и про то, что всё это может плохо закончится, и попросил её написать ему записку, потому что леди Иррис он точно послушает.

И она написала.

Иррис никогда бы такого не сделала в здравом уме. Но она понимала, что, кажется, ум её совсем не здрав. Что эта связь убивает их обоих, превращая жизнь в невыносимую пытку притяжения и запретного желания, а значит, нужно поскорее с ней покончить. Он ведь тоже несчастен. Судя по тому, что рассказал Цинта. А значит нужно изгнать из души эту магию, разорвать связь и освободить друг друга, и потом им обоим станет легче.

Но на самом деле легче ей стало почти сразу.

Он придёт.

Он не может не прийти.

Иррис выпила бокал вина. Для храбрости.

Бутылка фесского золотого появилась на её столике ещё утром вместе с вазой фруктов и фужером на тонкой витой ножке. Она подумала, что Себастьян так внимателен — каждый раз присылает ей то сладости, то фрукты, то ароматную осеннюю клубнику, и сегодняшняя бутылка вина была очень кстати. И ей снова стало не по себе за то, что она обманывает будущего мужа, за эту встречу втайне от него и постыдную связь, которой не должно было быть, и за то, что эта связь заставляет её испытывать. Сегодня ей нужно покончить с этим раз и навсегда, и тогда она попросит Себастьяна повторить ритуал, и всё станет, как надо.

Она вздохнула и расправила складки на платье, в сотый раз разглядывая себя в зеркале — ей хотелось выглядеть серьёзной и строгой. Но из зеркала на неё смотрело лицо белее мела и глаза, как два плошки, полные сапфирово-синего ужаса, и бледно-голубое платье совсем не придавало её лицу серьёзности, но зато удивительно шло к её глазам. Иррис била нервная дрожь, и чтобы чем-то занять непослушные руки, она взяла с собой веер и направилась в оранжерею. Именно там она просила у Альберта встречи. Там, перед закатом.

В это время оранжерея точно будет пуста, слуги собираются в храме для молитвы, и именно это время, между закатом и ужином, во дворце самое тихое. Себастьян после обеда уехал по делам в город и обещал быть только поздним вечером, а от охраны она ускользнула, перебравшись на соседний балкон по широкому каменному фризу.

В оранжерее было тихо. Уходящее солнце играло под куполом всеми оттенками алого золота и, преломляясь на гранях стекла, рассыпало разноцветные пятна по листьям экзотических цветов. Иррис прошла в центр, туда, где находился фонтан в украшении статуй и мраморных лебедей, печально склонивших головы к воде, и остановилась, сжимая в пальцах ручку веера.