Огненная купель Шантунга

«Токиву» и в прошлом бою с владивостокскими крейсерами у Кодзимы богиня удачи своим крылом не осенила. Скорее наоборот – шальное, почти случайное попадание в каземат среднего калибра с запредельной дистанции от уже отползавшего, израненного «Рюрика» отправило близняшку «Асамы» на полуторамесячный ремонт, в ходе которого усилили и крыши казематов после столь неудачного пробития восьмидюймовым снарядом. Этот же бой начался для корабля попаданием в нос, еще до того, как сам он открыл огонь.

Неожиданный подводный взрыв и последующие затопления носовых отсеков укрепили сомнения ее командира, каперанга Иосимацу. Теперь тот был уверен, что его крейсер напрасно был поставлен Камимурой в весьма неудачное место в боевой линии флота – перед флагманским «Фусо». Да, по скорости его корабль вполне соответствовал паре быстрых броненосцев, совместно с которыми он должен был наносить удары по русским, отходя и разрывая дистанцию в случае сильного ответного огня. Но, как Иосимацу и подозревал, одного удачного попадания могло оказаться достаточно, чтобы его слабее забронированный корабль стал для броненосцев не дополнением, а медленной обузой.

Увы, так оно и вышло. Теперь «Токива» вел бой, находясь в конце японской колонны, он шел третьим с конца линии. Причем – ирония судьбы – так же перед двумя «Трайэмфами». Сразу за ним – «Конго», на которого только что перенес флаг Камимура, а позади, постепенно отставая, плелся безжалостно изувеченный русскими броненосцами доходяга «Фусо».

Непонятно было одно: почему русские столь упорно выбирали в качестве цели именно его корабль? Ведь он ясно видел – по идущим впереди броненосцам стреляли гораздо меньше! Но ведь они гораздо опаснее для русских, почему же их игнорируют «в пользу» его корабля? Вскоре стало не до отвлеченных размышлений – попадания русских снарядов пошли одно за другим. Сперва пара фугасов с русских броненосных крейсеров. Несмотря на оптимистичные доклады о прошлых боях, оба разорвались и устроили фейерверк на баке. Потом, не прошло и пяти минут, примчался посыльный с кормы, с докладом от командира башни, что снарядом оторван ствол у ее левого орудия. Ему вторил командир носовой башни, абсолютно целой, но находящейся в эпицентре пожара, из-за которого он не мог наблюдать цели и тоже был вынужден задробить стрельбу.

Огневая мощь главного калибра крейсера временно сократилась на три четверти. Но в целом корабль держался под огнем неплохо, и казалось, что скорая гибель ему не грозит. Русские фугасы один за другим взрывались на бороне главного пояса, но пробить шесть дюймов закаленной броневой стали они, видимо, были не в силах.

И тут спереди, со стороны носовой башни, внезапно пришел удар, сбивший с ног почти всех в боевой рубке…

* * *

Он появился на свет под вечно хмурым небом далекого, северного Санкт-Петербурга. И почти всю свою бессознательную «жизнь», а среди ему подобных он мог бы похвастаться изрядным долголетием, не видел солнца. Оно освещало его блестящие бока всего несколько раз. Только в моменты погрузки в вагон поезда или чрево корабля, или вот недавно, когда при ослепительном свете дня его извлекли из погреба и заменили не только донный взрыватель, но и всю начинку. Впрочем, подобные ему в годы мира жили раз в сто дольше, чем во времена войны, в огне которой сгорали тысячами.

На этот раз от столь присущей ему и его собратьям полудремы вечного ожидания его пробудили не только частые звуки выстрелов орудий наверху, как бывало и раньше, во время учений, но и звуки ударов по его «дому». И вот свершилось – венец и цель его существования, пришел его черед – его грузят на элеватор! Короткий подъем, лоток, на соседнем столе подачи лежит его близнец. Досылание, в затылок упирается мягкий и теплый пороховой картуз, постоянный сосед по погребу. И вот наконец-то и за ними раздается слышимое в первый и последний раз влажное, сытое чавканье закрывающегося затвора.

Прямо перед ним, в обрамлении блестящих спиралей нарезов, кружок серого облачного неба, калибром ровно в двенадцать дюймов…

СТРАШНЫЙ ПИНОК ПОД ЗАД!!! Кто бы мог подумать, что этот жирный поросенок, картуз, несет в себе такой заряд злобы!

Грохот… Он весь, кажется, спрессовался от напора мгновенно разгоняющих его пороховых газов, и наконец, вот они – краткие мгновения его настоящей жизни! Триумф полета, напор ветра, опьяняющее вращение и блаженство свободного падения. Рядом, в нескольких метрах, по почти такой же траектории, вертясь и вереща от восторга сорванными медными поясками, летит его товарищ и брат, еще один двенадцатидюймовый снаряд, выпущенный носовой башней «Полтавы». Вот уже пройдена верхняя точка траектории, и началось снижение, скорость не слишком потеряна, ведь дистанция довольно мала, и он чувствует в себе силы продраться через любую вставшую на его пути броню. Вот впереди, из туманной дымки, неуклонно надвигается серой стеной борт его последнего пункта назначения. Ближе, ближе…