Огненная лилия

— Вы как божье благословение, отец, — твердила Онор. — Теперь у нас есть хоть крыша над головой. Мы надолго не стесним вас, отец. Я знаю, вы удалились от мира не для того, чтобы незваные гости тревожили ваш благочестивый покой. Только день или два. Волк немного придет в себя. И я отойду. Я знаю, вы не против.

Он был против. Но Онор была так уверена в нем, так подчеркивала истинно христианское милосердие его поступка, что он вынужден был капитулировать.

— Конечно, дочь моя, — промямлил отец Мерсо. — Я не могу отказать нуждающемуся в помощи. — И он посторонился, позволяя ей войти в свое скромное жилище. Она распоряжалась, будто у себя дома, указывая священнику, где устроить Волка, и что принести. Сбитый с толку миссионер суетился вокруг непрошеных гостей, подавая то воду, то чистое полотенце.

Онор-Мари с трудом открыла глаза, пытаясь проснуться. Она проспала как убитая почти сутки, и теперь еле-еле возвращалась на грешную землю, понемногу забывая свои сумбурные сны по мере того, как у нее прояснялось в голове. Кто-то набросил на нее покрывало, которое накрыло ее целиком, с головой. Она недоуменно скинула его с себя и огляделась. Первое, что бросилось ей в глаза, было распростертое на полу тело Мерсо с оскальпированной головой.

Онор с криком вскочила. Волка нигде не было видно. Она переступила через алую лужу крови и выбежала во двор. Вокруг было пустынно. Похоже, нападавшие не заметили ее, прикрытую одеялом, и убрались восвояси. Пытаясь успокоиться, Онор напомнила себе, что не обнаружила тела Волка, а значит, он еще жив, а возможно, даже и на свободе.

Она вернулась к бездыханному телу миссионера. Попытка приподнять его окончилась неудачей, и Онор пришлось оставить все как есть. Находиться с ним в одном помещении ей было невмоготу, и она покинула хижину. Ей хотелось выть от одиночества и ужаса. Она шла быстро, почти бежала, хотя не знала толком, куда и зачем спешит. Она не знала, сколько прошло времени, и как далеко она ушла. Но английских солдат в красных мундирах она заметила слишком поздно.

— Кто вы такая? Что здесь делаете? — грубо спросили у нее.

Похожие друг на друга бородатые лица скривились в насмешливых гримасах. Их мушкеты были направлены прямо на нее. Онор отступила, но они не собирались позволять ей уйти. Она пролепетала по-французски свое имя, и вызвала целый шквал эмоций.

— Француженка! Шпионка! Держите ее!

Она поняла, что они катастрофически, до невозможного глупы, но для нее сейчас это ничего не меняло. Они тащили ее за собой, гордые, словно в их руки попал по меньшей мере генерал.

Флаг, гордо развевавшийся над английским фортом, был виден издалека.

Онор с горьким безразличием подумала, что ничто для нее не меняется.

Французы преследовали ее, англичане не доверяли ей, индейцы терпели из уважения к Волку. Всюду она была чужой. Всюду ее пытались запереть, ограничить ее свободу, подчинить своей воле. Но почему, почему чужая злая воля должна быть законом для нее? Кому она стала поперек дороги? Она хотела лишь, чтобы ей дали спокойно жить так, как ей нравится, и никому не навязывала свои идеалы.

В форте ее отчаяние немного улеглось. Комендант, немолодой майор, тяжеловесный, неповоротливый и производивший впечатление тугодума, по-видимому, не страдал от кровожадности. Никто не пытался закрыть ее в холодном и сыром подземелье. Ей отвели комнату, небольшую, но вполне обжитую, недвусмысленно намекнув, что попытка к бегству лишит ее этих удобств. Она оставалась пленницей, которой запрещено покидать стены своей тюрьмы.

Ей не было особенно плохо в английском плену, только лишь одиноко. Она вела жизнь такую же, как добропорядочные офицерские жены — рано вставала, гуляла по яблоневому саду, высаженному позади дома, обедала в общей столовой, опускала глаза, шевеля губами, когда они молились, кротко поддерживала их сдержанные светские беседы о погоде и прогнозы на ближайшие победы. Потихоньку она завоевала если не их доверие, то, по крайней мере, их расположение. Она умела быть и сдержанной, и холодной, умела ханжески порассуждать о современности, если требуется. Что с того, что она не любила этого? Она делала это всю жизнь. Может быть, она всегда будет так жить. Может, отпущенное ей в этой жизни счастье она уже использовала? Может, она уже потеряла Волка. Она всегда теряла то, что ценила. Но горькие мысли, вертевшиеся у нее в голове, никак не отражались на ее безмятежном лице.

На последний день месяца был назначен праздник, происхождение которого ей объяснили как милую традицию, которую они вывезли из родного графства.