Огненная земля

Тоскливо и грустно без тебя. Детишки прибегают: «Мама, дай хлеба», и уносятся и, если я задумываюсь, они ищут в моих глазах ответа, не о тебе ли, не случилось ли чего‑нибудь с их папкой. Они чрезвычайно обрадовались отъезду. «Мы поедем на корабле! — кричит Тоня. — Мой папа теперь моряк!» Мне ничего не нужно теперь, Коля, ничего. Я еду ближе к тебе, и все в мыслях моих, чтобы ты был жив, чтобы судьба сохранила тебя для семьи…»

Письмо от жены было помечено 7–м ноября. В этот праздничный день на Огненной земле узнали об освобождении Киева. Украинцы, а их было много в батальоне, кричали «ура»; это всполошило немцев, открывших по позициям беглый артиллерийский огонь. Вспоминая день седьмого ноября, Букреев представил себе умирающего Цыбина, еле перебирающего губами, мутные его глаза, черные курчавые волосы, оттенявшие его желтоватый, словно стеклянный, лоб. Храбрый офицер–сибиряк шептал: «Телушка сдохла, телушка сдохла». И это было, может быть, предсмертным продолжением дум о семье, жене, писавшей ему о своих крестьянских заботах.

Тамара сидела на табурете и смотрела на Цыбина невидящими, сухими глазами и держала в опущенной руке алюминиевую расческу, которой она только что расчесала волосы умирающего.

«И я смотрела на нее, некрасивую, с жидкими волосами, морщинами на шее, на ее рабочие руки, красные от стирки, и думала…» — Букреев снова прочитал: «У моего, оказывается, есть боевая подруга…»

Манжула стоял перед командиром батальона. Выжженные на прикладе автомата слова: «Мстим за погибших товарищей. Вперед, до Берлина», зучали, как клятва.

— Бронекатер идет с Большой земли.

— Выяснили у старморнача, кто?

— Капитан–лейтенант Шалунов.

— Капитан–лейтенант Шалунов? Его повысили в звании?

— Не могу знать, товарищ капитан. Старморнач звонил: идет капитан–лейтенант Шалунов.

— Какое сегодня число, Манжула?

— Двадцать первое ноября, товарищ капитан.

— Спасибо. Идите, Манжула. Бронекатер разгрузить быстро…

Букреев находился на командном пункте, перенесенном с маяка в подземное помещение немецкой противокатерной батареи, отштурмованной Батраковым еще в первую десантную ночь.

Батарея стояла на высоком, пятидесяти метров ом обрывистом берегу, с хорошим обзором, и хотя орудия были повреждены, но орудийные дворики и железобетонная часть сохранились. Чтобы попасть на командный пункт, нужно было опуститься из орудийного дворика вниз, метра на три, и через тамбур попасть в первую комнату или, как ее называли моряки, — кубрик. В кубрике в целости сохранились двойные нары, стояла печь, стол с телефонными аппаратами и штабными бумагами и несколько табуреток. При немцах сюда была проложена электропроводка от полевой станции укреп- района. Сейчас кубрик день и ночь освещался только мигалкой, сделанной из гильзы зенитного снаряда, закоптившей стены, как в кузнице.

Железная дверь вела в другую комнату, занятую связными и ординарцами. Туда через амбразуру, вырезанную в бетонной стене, проникал дневной свет и открывался вид на море и на берега Таманского полуострова. Здесь при прежних хозяевах располагался наблюдательный пункт батареи. До сих пор вдоль амбразуры по секторам сохранились прицельные отметки по угломеру наряду с выщербинами–укусами моряцкой гранаты. Эту комнату называли кубриком НП.

Вторая железная дверь НП выходила к морю. Отсюда по ступенькам можно было спуститься к берегу.

Противник узнал новое место компункта батальона морской пехоты и обстреливал его. Прямых попаданий пока не было, а боковые удары только трясли кручу, и всегда при активном обстреле людям, находившимся на компункте, казалось, что они сползают к морю.

Артиллерийские самоходные суда ночью или днем в туманы подходили почти до самых отмельных наносов и били в упор по наблюдательному пункту. Это обычно вызывало только раздражение и брань ординарцев, но существенного вреда не приносило'. Морские самоходы неприятеля не отличались меткостью.

Противник мог рискнуть высадить десант, чтобы атаковать компункт. На этот случай подходы были минированы, и пляж простреливался косоприцельным пулеметным огнем, за что лично отвечал Степняк, вынесший на крайние приморские точки обороны лучшие расчеты Шулика и Воронкова.

В первые дни после ухода из маяка немцы не оставляли в покое новый компункт, и Горбань назвал это новое убежище двумя словами — «гамак» и «трясогузка».

Манжула сидел у амбразуры с биноклем в руках, продолжая наблюдать за морем.

Зимняя, крутая, с белым завитком волна шла по проливу и, вырвавшись на берег, шипела в камнях–ва- лунцах. Дробный дождь рябил волновые отвалы и песчаные намывы. У Керчи беспрерывно погромыхивало и, если бы дело было весной или летом, можно было бы подумать, что это гром. Но какой гром в ноябре месяце? Манжула с завистью наблюдал, как умело и бес- страшно маневрирует бронекатер Шалунова, идущий к Огненной земле. Белые колонны воды взлетали и падали, но катер продолжал свой ход. Стрельба отдавалась на НП со звоном, как будто кто ударял по этой железобетонной коробке.