Огненная земля

— Наговариваете на себя, Таня. А это не плохо… мечтать и осуществить свою мечту. Вот мне хочется сейчас, сидя вот на этом камне, в рыбачьем поселке, куда вряд ли нас снова забросит судьба, хочется дожить до победы, до мира. Вернуться в Москву, пройтись по улице Горького, пройти в нозень- кой форме, с погонами, с золотой звездочкой, пожить в хорошей гостинице, пойти в Большой театр, в партер и чтобы на тебя все смотрели… Как чудесно… Я мало жила в Москве, но об этом городе у меня самые лучшие воспоминания. Там жил Матвей, там родился наш мальчик… Тоска, тоска, товарищ комбат. Вот вы пришли, думали отвлечься от всех забот, поболтать с веселой девушкой, и нате… Вчера мы сидели с Тамаркой и так же серьезно говорили, как вот сейчас. Говорили о прошлом и будущем. Тамарка вспомнила своего Звенягина, плакала и смеялась, нервно смеялась… Окончится война и назовут нас, воевавших девушек, тяжелым мужским словом — ветераны. Придем мы с войны грубые, «с тоской во взоре», как сказала Тамара. Будем мы первое время еще в моде, а потом девушки з шелковых чулках, вот с такими завитушками оттеснят нас. Зачем мужчинам лишняя грусть? Не знаю, так или не так будет, Николай Александрович, но смутила меня Тамара. Она последнее время много плачет и себя нисколько не бережет, ловит пули. Вчера ее прямо‑таки притащили красноармейцы с передовой, ругались — неосторожна.

— Но вам, Таня, нельзя так думать. Вас любит хороший человек. Кончим операцию, отправят пас на Большую землю, отпущу вас. Надевайте шелковые чулки, делайте эти самые завитушки, живите. За примером далеко ходить не нужно. Возьмите хоть Ольгу Башто- вую.

— Я и не думаю. К слову пришлось, рассказала. А насчет тихой семейной жизни… Не знаю. Пока своих не разыщу, от вас не откочую. Правда, странное слово о т- кочую. У нас санитаром работает тамбовский колхозник, очень серьезный пожилой человек. Он ввел это слово. Только он другой смысл вкладывает. Вы слышали, недавно пронесли кого‑то из школы, это он и называет о т к о ч е в а л с я. — Таня встрепенулась, потерла ладони. — А, впрочем, не будем отравлять себе немногие хорошие минуты на необитаемой нашей земле. Если по правде вам сказать, мне сейчас хочется одного — есть.

— Вы голодны.

— Нет, нет, не очень…

— Я вам организую кое‑что. Пришлю… Кстати, вам Шалунов передал посылку Курасова?

— Передал. Но я последовала вашему «дурному» примеру.

— Напрасно. Мы одно, вы другое.

— Совсем не напрасно. Да и что такое шоколад? Что я, ребенок? Вот бы покушать чего‑нибудь вкусненького. Нажарить бы картошечки с салом, с луком, а? Вилкой бы положить на тарелку. Понимаете, вилкой. Сегодня раздавала раненым ваши посылки, а у самой слюнки текли. Пришел Батраков. Достал стаканчик серебряный с голубой эмалью, и мы всем по такому стаканчику вина роздали. Как мало все же человеку нужно — выпьет раненый, ляжет, зажмурится от удовольствия.

Кто‑то позвал: «Таня».

— Это ты, Тамара?

— Я…

Тамара приблизилась к ним, поздоровалась.

— Горленко хочет тебя видеть.

— Хуже ему?

— Нет… Попрежнему… но хочет видеть.

— Вы решили задержать пока Горленко? — спросил Букреев. — Мне докладывали. Не лучше ли его все же увезти отсюда?

— Эвакуировать тяжело. Можем изломать и не поправим. Пусть свои шесть недель здесь перележит. Я его на щите держу. Я пойду. До свиданья.

— До свидания, Таня.

По знакомой дорожке Букреев спустился к морю и пошел выше минного поля. Под ногами скрипели камешки. Глухо выплескивались тяжелые, зимние волны. Возле моря было несколько теплей, но сырость пронизывала. Возле подъема на компункт его поджидал Манжула.

— Я уже чего только ни передумал, товарищ капитан.

— Что же ты передумал, Манжула?

— Нет и нет вас. А вдруг что?

— Отдыхал бы…

Ординарец пропустил его вперед.

— Мы с Горбанем пышек достали. Повечеряете.

В кубрике НП, лежа на спине, похрапывал Горбань. Возле амбразуры сидел Кулибаба, мгновенно вскочивший при появлении комбата. Во второй комнате на нижних нарах спал Батраков.

Поужинав лепешкой, испеченной из плохо размолотой ячменной муки, Букреев выпил воды и присел на нары возле Батракова. Тот проснулся и открыл глаза.

— Заждались тебя. Куда ни звонили, никто не знает.

— Я был возле госпиталя.

— А–а-а… Я и не догадался. Думал, ты к Степанову пошел калякать. Разувайся, Николай… Ноги‑то не казенные.

Букреев прилег, заложил руки под голову. Дежурный сидел облокотившись на стол и лениво поправлял фитиль в коптилке. Тишина не успокаивала. Букреев не мог уснуть. Повернувшись, он увидел пытливый взгляд Батракова, устремленный на него.

— Чего не спишь?

— Думаю о своих. Добрались откуда! За тысячи километров! А молодец контр–адмирал! Сказано сделано. Тебе передавали происшествие, Николай Васильевич?

— Насчет дезертиров?

— Да.

— Еще бы. Мы этот случай в ротах проработали.

— Успел уже… Да… Пришлось израсходовать.

— Правильно. Их хотели сами ребята того…

— Люди все же…

— Что попишешь. А мы кто? И сами люди и для людей стараемся.