Огненное сердце (СИ)

Не знаю, можно ли мужчине вообще объяснить, почему меня страшат все эти манипуляции с моим телом. И страхи – а если что-то пойдет не так, а если мой организм не справится? Когда у меня проект государственной важности. И я тупо не могу выпасть из обоймы. Это вообще мало кто может понять. В смысле – не можешь?! И как тут объяснить, что я сама себе давно уже не принадлежу? Я что-то вроде народного достояния. Ну не могу я подвести тех, кто в меня верит. Не могу бросить свою команду, не могу взять и уйти, сказав, дескать, а дальше вы как-нибудь сами. Потому что такие проекты не бросают по доброй воле. Хотя я, как любая женщина, безусловно, сама хотела бы выносить своего ребенка. Прочувствовать это от начала и до конца. Ощутить, как жизнь, которую мы сотворили, преодолев столько трудностей, расцветает внутри. Но это уж какие-то совершенно идеальные сценарии. Тут хотя бы просто стать мамой. Как угодно, согласившись на любой компромисс…

– Ладно, – расцветает Димка, а потом, дурачок такой, подхватывает на руки, и целует: – Спасибо.

Ну, вот за что?! За что, а? За то, что мужик, который может влегкую сделать ребенка кому угодно, по доброй воле проходит со мной через репродуктивный ад? И ведь это даже не тот случай, когда проблемы вылезли во время брака, как это было у нас с Сидельником. Димка просто мог не взваливать на себя эту ношу! И то, что он вписался… Я не знаю. Просто какой-то сон. Иногда я не верю, что он реальный. Ущипните меня.

В аэропорт еду в странном состоянии. Держу его за руку, рисую узоры пальцем. А Димка, хоть и залип во что-то в своем планшете, время от времени выныривает из него, тянется к уху губами и повторяет:

– Все будет хорошо. Вот увидишь, как заживем! На следующий авиасалон уже вместе со Златкой полетим.

– С кем?

– Со Златкой. Что? Тебе имя не нравится? Она же сто пудов будет рыжей. Ей очень имя Злата пойдет.

Это слишком. Это слишком, господи… И все так быстро! Я не успеваю. Сидельник, Гатоев, Димка… Предательство. Абсолютная верность. Чужое хочу… И на контрасте его сбивающая с ног жертвенность.

Зажмуриваюсь. Надо продышаться, чтобы как-то это все в себе уместить. Сейчас самый лучший момент сказать Димке то, что он так хочет услышать. Я открываю рот и…

– Вас к какому терминалу, ребят, вы забыли указать, – спрашивает таксист.

– Дим, какой там терминал? В?

– Ага.

В общем, ничего важного я сказать не успеваю. Машина притормаживает. Мы выходим, водитель любезно достает чемодан. И тут к нам подходят.

– Дмитрий Ярославович Геловани? Пройдемте с нами.

Мой страшный сон наяву. И наверное, потому что я видела его тысячи раз, растерянности нет. Есть злость, есть понимание, что делать и кому звонить, но нет растерянности. Димка тоже предельно собран. Он не быкует, не сопротивляется – это последнее дело. Оборачивается ко мне и, блин, подмигивает! Подмигивает мне…

– На каком основании? Я могу позвонить своему адвокату.

А я ведь знаю, что это все не имеет смысла. На этом уровне все происходит иначе. Паника все же немного догоняет. Паника в форме вины. Я же знала, что так может быть. Я же, мать его, знала! Торможу себя лишь Димкиными «Поверь в меня хоть чуть-чуть». Это все, что мне остается. Единственная таблетка.

И я верю ему. Но моя вера не равна бездействию. Я включаюсь в происходящее сходу. Потому что это и моя война тоже. Война за любовь, за счастье… За ребенка, в конце концов, которого мы планировали.

Я отменяю свое участие в авиасалоне. Плевать. Как-то без меня справятся, все покажут-расскажут. Это над чертежами корпеть мало желающих, да финансирование выбивать. А красоваться в свете софитов с готовым результатом – да сколько угодно.

Следом звоню Гатоеву. Конечно, тот не берет. Конечно. Муса садист. Ему нужно наказать меня за непослушание. И за боль, которую он испытал по моей вине. Ясно, что мариновать меня он планирует долго. И мне бы не подпитывать его эго. Но я все равно звоню. Ему – опять и опять, адвокатам, Сидельнику! Впервые с тех пор, как зарядила ему по роже.

Где-то на подкорке зудит мысль – как же хорошо, что мама с папой со мной все же не поехали. Вот не зря говорят – все, что ни делается, к лучшем. Папа немного простыл, за ним слегла мама, и все планы вместе рвануть в Дубай пошли по одному месту. Сразу злилась, а теперь благодарна. У меня развязаны руки. Я не скована в своих действиях. И могу за эту активность держаться. А бездействие точно свело бы меня с ума. Тут и к бабке ходить не надо.

– Ну, давай же! Бери, твою мать!

Ноль эмоций. Сидельник тоже молчит. Скидываю ему «Димку арестовали. Помоги мне его вытащить». Не прочитано! Не прочитано… Паника зреет где-то внутри меня, разбухает в животе ледяным мерзким комом. А я глубоко дышу, сминая его снова и снова движением диафрагмы.

– Давайте на К*.

– Да вы что, девушка? Там все перекрыто. Меня и близко к шлагбауму не подпустят.

– Значит, остановите возле него!

– Надеюсь, вы знаете, что делаете.