Огненные Ифриты

Калеб-зу-Навас со своими опытными слугами унёсся в сторону, и там, возле реки слышались их крики, рычание хищников, ржание лошадей — это шла охота.

Соломон и царица Савская в колеснице из ливанского кедра, запряжённой четвёркой лошадей и сопровождаемые стрелками на конях, проскакали дальше, вслед за загонщиками. Там, у реки выследили львиный прайд — вот это была царская охота!

Он сам правил своей колесницей, не желая брать к себе возницу — то был особый стиль среди царей. Бешено несущаяся по пескам двухколёсная открытая коляска подпрыгивала на каждой неровности почвы, отчего приходилось держаться очень крепко. Чуть согнув в коленях ноги, Маргит одной рукой держалась за перила, второй — за Соломона. Она опасалась, что он не удержит вожжи. Но опасалась зря — его длинные царственные пальцы оказались на удивление крепки. Он ловко правил лошадьми, которых, казалось, ничто не может удержать, заставить подать вправо или влево, обходя бугры и ямы. Но они повиновались, хотя, что может принудить эту дикую четвёрку повиноваться?!

— Держись, Маргит! — крикнул он, повернув к ней разгорячённое скачкой лицо.

Колесницу тряхнуло, и царь засмеялся, показав белые зубы и блестя глазами. Его захватил азарт погони и дух соперничества. Их обходили с двух сторон всадники на лошадях, и царь гнал свою четвёрку.

Сумасшествие в крови, бешеный грохот окованных медью колёс, как дикий барабанный гром, рёв труб и пронзительные вопли — свирепая радость и безумная игра, в которой ставкой может стать жизнь. Так отдаваться риску может либо безумец, спешащий к смерти, либо бессмертный. В мгновении полёта сверхплотно сжат сам смысл бытия. Всё или ничего — такой закон. Взять или отдать, поймать или потерять, убить или убиться. Летим!

Два круга сливающихся медных спиц, как бешеные мельницы смерти, как круглые ножи в горле преисподней, молотят всё подряд — и зазевавшуюся птицу, и не успевшую удрать гиену, и упавшего с лошади загонщика. Мгновение — и нет его! Летим!

Пустыня мечется в глазах, земля пугается, ручьи взлетают тучей брызг! Несётся всё живое, словно в пропасть устремившись! В неистовство приходит, глядя друг на друга! В единой массе огромных тел, звенящих мышц, мелькающих копыт — несутся! Несутся, сами заводя себя в беспамятство затягивающей гонки! Летим, летим!

Из зарослей у реки выскочило стадо буйволов — их спугнули у водопоя, и теперь они заметались, испуганные криками, возбуждённые опасностью и страхом. В воздухе витала ярость, проникала в жилы, питала кровь, гнала прочь осторожность. Вожак взбесился и понёсся на коней, нагнув рога и ничего не видя. Он врезался в толпу загонщиков и разогнал их стройный ряд. Всадники расступились на скаку, пропустили сквозь строй могучих самцов и приступили к бойне самок и телят. Рёв, крики, стоны огласили берег.

Царская колесница пролетела дальше и в одиночестве помчалась вдоль реки. Делая широкий разворот на всём скаку, Соломон не увидал, что пересёк дорогу стаду взбешенных слонов — они бежали прочь от разверзшейся резни. Из ада крови, из криков погибающих, от облак пыли!

Пронзительный вопль над самым ухом, и кони рванули в сторону, едва не перевернув колесницу. Царь резко бросил тело вправо, перевесясь через край, почти упав и едва не уронив Маргит. Он не выпустил поводья, держа одной рукой ременные петли, другой — царицу. Мгновение она видела свою смерть, так близко проходящую от её лица — бешено вращающиеся спицы колеса. Ионийский шлем, сделанный на мужчину, сорвался с головы царицы и в миг один исчез в разверзшемся аду — даже звука не издав. Затем рука царя её вернула к жизни, втащив обратно в колесницу.

Он поворачивал четвёрку, выгнувшись всем телом, готовый разорваться от нечеловеческих усилий. И пересилил своей волей мощь животных. Он повёл их против стада, и оно бежало в обе стороны, вздымая пыль и оглушительно трубя.

— Бей, Маргит! — кричал он. — Бей!

Не понимая ничего, она упёрлась спиной в опору сзади, одной ногой в передние перила и выхватила из колчана сразу четыре стрелы. Три в зубы, одну — на тетиву. Одна за другой влетали стрелы в грудь слонов. Животные взревели и заметались за улетавшей колесницей, образуя свалку. Тогда бегущее стадо стало разбегаться, освобождая путь колеснице.

Царь поворачивал и готовил к новой атаке на слонов.

— Куда ты?! Хватит! — кричала Маргит.

Он засмеялся и стал нахлыстывать коней.

— Вернуться без добычи?! О, нет!

Нет, так она не охотилась никогда! В Сабее никогда так не охотились — там охота была искусством! Это сумасшествие, это самоубийство! Это не охота — это война!

Ревущие от ярости гиганты мчались едва ли не быстрее боевых коней. Взбешенный слон опаснее десятка львов, стадо обезумевших самцов способно снести целый город.

Она взглянула в лицо царя и ужаснулась: это было нечто худшее, нежели безумие — это была расчетливая ярость, холодный гнев, рассудочное пламя, упоение игрой со смертью.

Правя жесткою рукою, царь теснил своей гремящей колесницей вожака, и тот сворачивал, сбивая с ровного пути других самцов.