Огненные палаты

С этими словами она перекинула через подоконник тяжелое ведро. Грязная серая вода полилась парню прямо на голову. Он с воплем подскочил и принялся трясти руками и ногами, как будто его внезапно поразила пляска святого Витта. У обоих был такой возмущенный и в то же самое время такой комичный вид, что Мину, не удержавшись, расхохоталась в голос.

– Я же замерзну насмерть! – закричал он, швырнув промокшую до нитки шляпу на землю. – Если я простужусь и умру, моя смерть – моя смерть! – будет на вашей совести! Тогда вы пожалеете! Знали бы вы, кто я такой! Я гость епископа, я…

– Да я только рада буду, если ты отправишься к праотцам! – заорала женщина. – Ох уж эти студенты! Все вы бездельники никчемные! Пошли бы да поработали хотя бы денек, как все честные люди, так и замерзать насмерть стало бы некогда!

Она захлопнула окно. Женщины, проходившие мимо, зааплодировали. Мужчины заворчали.

– Вы не должны позволять ей так с вами разговаривать, – заметил один из них, с изрытым оспой лицом. – Она не имеет права так разговаривать с человеком вашего происхождения. Не по чину ей это!

– Вы должны донести на нее сенешалю, – добавил другой. – Такое обращение с вами – это, считай, нападение.

Самая старшая из женщин рассмеялась:

– Ха! За то, что выплеснула на него ведро воды? Пускай скажет спасибо, что это был не ночной горшок!

Посмеиваясь про себя, Мину двинулась дальше, оставив зевак препираться дальше. Вскоре их голоса уже были почти не слышны. Девушка миновала конюшни, где отец держал их старую кобылу Канигу, и вскоре уже подходила к мосту. Вода в реке Од поднялась высоко, но ветра не было, и крылья ветряков Mulin de Roi – Королевской мукомольни – и соляных мельниц были неподвижны. На той стороне в утреннем свете безмятежно раскинулась Бастида. На берегах прачки уже раскладывали сохнуть на солнышке первые корзины отбеленной материи. Мину остановилась, чтобы вытащить из кошелька монетку в одно су, затем двинулась через мост. Длина его была ровно сто шагов.

Она протянула деньги сторожу, который собирал плату. Тот попробовал металл на зуб, чтобы убедиться, что монета не фальшивая. Затем девушка, которую в Каркасоне знали как Мину Жубер, пересекла границу, отделяющую старый Каркасон от нового.

Я не позволю отобрать у меня мое наследство.

Долгие годы я терпела в своей постели его мерзкую потную тушу. Долгие годы сносила тычки и оскорбления, принимала побои, когда каждый месяц приходили мои крови. Позволяла его заскорузлым пальцам терзать мои груди, забираться мне меж ног. Молчала, когда его руки с корнями выдергивали мои волосы, пока на голове у меня не выступала кровь. Терпела его зловонное дыхание. Годы унижений во власти этой свиньи, и ради чего? Ради завещания, написанного, по его утверждению, лет девятнадцать тому назад. Это его признание на смертном одре – что это? Блуждания угасающего разума? Или в том, что он говорит, есть крупица правды?

Если завещание существует, где оно может находиться? Голоса молчат.

В книге Екклесиаста говорится, что всему свое время и время всякой вещи под небом.

Сегодня, возложив мою левую руку на святую католическую Библию, а в правую по собственной воле взяв перо, пишу я эти строки. Это моя торжественная клятва, которая отныне не может быть нарушена. Клянусь всемогущим Богом, что не позволю отродью гугенотской шлюхи лишить меня того, что принадлежит мне по праву.

Скорее, я убью эту тварь.

Глава 4

Ситэ

– Простите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я не был на исповеди уже… – Пит наобум назвал первую же пришедшую в голову цифру: – Двенадцать месяцев.