Огненные зори

В толпе стоял и отец старосты, крупный, сильный мужчина, наделивший сына такой же внешностью и силой. Люди посматривали на него. Он был одним из местных богачей, и это могло подорвать доверие к старосте. Как же теперь повернется дело? Станет ли сын требовать обложения отца бо́льшим налогом? Или сделает для него исключение? И раньше, когда Иван Бобанов разъяснял односельчанам идеи свободы, ему говорили: «Послушай, учитель, ты вот хорошо говоришь, но ведь у вас большой дом, много земли, вы богаты. Как запрячь в одну повозку сильного буйвола с хилым теленком? На такую повозку никто не сядет. Буйвол разобьет телегу и убьет теленка…» Иван Бобанов отвечал так: «Отец одно, а я другое. У отца нет того, что есть у меня, а у меня нет того, что есть у него. У него — богатство, у меня — идеи. Когда возьмем власть в свои руки, он будет отвечать за себя, за свое богатство, а я останусь верен своим идеалам».

Но докажет ли он это сейчас на деле? Чем кончится поединок между сыновним чувством и долгом?

— Поэтому, дорогие односельчане, — неторопливо продолжал староста, — бедняки не будут платить никакого налога, а с богатых станем брать столько, чтобы им оставалось только на жизнь… Поскольку мы не можем экспроприировать землю, как это сделано в Советской России, отберем у них излишки… Когда же придет время, а оно обязательно придет, без труда справимся с ними: братья большевики показали нам, как это делается. Пока же введем прогрессивно-подоходный налог.

— Но скажи, кого считать бедняком, а кого богачом? В этом вся загвоздка. Не окажется ли и твой отец среди бедняков?

Взоры всех обратились к отцу старосты.

— Своему отцу я определил налог еще до того, как мы взяли власть. Он это знает. — Сын пристально посмотрел на отца.

— И какой же?

— Мы обложим его самым большим налогом.

— Правильно рассуждаешь.

— Дело не во мне. Мы сообща решим, с кого какой налог брать, затем и собрались. К самым богатым, таким, как мой отец, я отношу всех, у кого больше двухсот декаров земли. С таких мы будем брать половину урожая. Скажем, получит кто-то из них пятьсот ведер жита, оставим ему двести пятьдесят, а остальное — в коммуну, как налог. Если у кого-то, к примеру, пятьсот голов овец…

В толпе были и сельский корчмарь, и бакалейщик. Они сопели, вертелись, словно их кто колол шилом, но молчали. Власть у них отняли, и теперь попробуй возразить — только ненависть к себе разожжешь. Поэтому-то и молчали. Ведь происходило нечто вроде суда над ними. Здесь издавались законы, осуждавшие их за грабительство и обман. Их словно раздевали догола на осмеяние односельчан. Обсуждение же вопроса о налогах оборачивалось для них ударами розог по голому телу, такими, какими они в свое время награждали крестьян.

— Более низкий налог будет установлен для тех, кто имеет от ста до двухсот декаров земли. Они будут отдавать одну треть урожая…

— Эй, Пешо, наконец-то и на тебя надели ярмо! — послышалось из толпы. Раздался взрыв смеха.

Пешо-дьявол, как его прозвали, член партии земледельцев, до вчерашнего дня стоявший в селе у власти, стал сейчас объектом насмешек односельчан. Земледельцы были у власти в столице и в околийском центре, но в этих краях некоторые села вырвались из-под их опеки и устанавливали у себя свои порядки. Пешо был уверен, что коммунистам вряд ли удастся удержать власть в селе, и крикнул:

— Посмотрим, получится ли что-нибудь у вас! Никто этого не утвердит.

— Мы утвердим, народ! — ответил староста. — Мы здесь законодательная и исполнительная власть.

— Правильно, Иван!

Пешо умолк, но на его лице все еще играла усмешка. Он не терял надежды: считал, что власти не дадут его в обиду. Не может ведь одно село перевернуть все порядки в государстве!

— Тех, у кого от пятидесяти до ста декаров, мы обложим двадцатью пятью процентами налога, то есть будем брать с них четверть урожая. Налог, конечно, будет меняться — чем больше урожай, тем больше налог. Словом, прогрессивно-подоходный налог. Вот так.

— А тех, у кого, скажем, сорок девять декаров, к беднякам причислишь?

— А это как вы скажете. А теперь — кого мы запишем в бедняки? Кроме безземельных имеются малоземельные. Они едва сводят концы с концами…

— Освободить и их!

— А до скольких декаров будем считать малоземельными? Высказывайтесь, чтобы не говорили потом, что староста все решил самолично. Мы сейчас вроде как парламент. Что решим, то и будет для села законом.

— По-моему, надо освободить всех, у кого меньше двадцати декаров! — крикнул малоземельный Фико.

— О себе заботишься! А как с теми, вроде нас, что имеют двадцать декаров с небольшим? Из-за этого клочка земли налог платить? Разве мы не малоземельные?