Огненный глаз Тенгри

— Ты уверен, что это он? — с трудом произнес я, возвращая фото и пакет.

— Его опознали напарник и директор охранной фирмы.

— И… кто же это сделал?

— По предварительному заключению Кириллов был растерзан каким-то крупным хищником.

— Ты сам-то веришь в эту чушь? Откуда хищники, да еще крупные, в городской черте, возле оживленной трассы?

— Следы зубов и когтей…

— Его, наверное, убили, труп подбросили… А потом на него наткнулись бродячие собаки. — Я изо всех сил пытался отстраниться от реального ответа, который знал, в котором был уверен, но принимать не хотел!

— Труп очень свежий… э-э, недавний. Смерть наступила за пару часов до обнаружения тела. По времени как раз совпадает. Именно около шести часов утра Кириллов обычно проходил по этой дороге на дежурство. — Ракитин крепко сжал мою руку. — Бывает, Димыч, бывает… Это вполне мог сделать волк-одиночка. Или молодой медведь… Да, скорее медведь, потому что у него когти.

— Черта с два, Олежек! — почти выкрикнул я, и молчаливый водитель впервые настороженно оглянулся. Теперь я его узнал — дежурный сержант-хохол из управления.

— Ты можешь назвать убийцу? — недоверчиво покосился Ракитин.

— Могу… Только ты мне опять не поверишь.

— Тогда не надо.

Но я был уверен, что Кирюха пал жертвой грозного Тенгри. Вернее, его слуг — Небесного Пса и Огненного Коршуна. Перед глазами встали нечеткие строчки из «памятной тетради» номер три Степана Крашенинникова: «…— Вы лишили Тенгри законного дара!.. — Мы все теперь умрем…»

Это было предупреждение проводника-телеута, после того как русские сорвали камлание Белого шамана на капище Тенгри. Разбуженный и рассерженный бог будет вечно брать жертвы, пока обряд умиротворения не будет завершен. Но причем тут Костя? Если я правильно понял, слуги Тенгри должны карать только «провинившихся» перед грозным богом людей.

Погруженный в невеселые мысли, я не заметил, как задремал. Все-таки три часа сна — это не шесть, которых мне всегда хватало для восстановления физических и душевных сил. Очнулся я от дружеского тычка Ракитина.

— Просыпайтесь, Холмс, нас ждут великие дела!

Но у меня не было настроения поддерживать нашу любимую с детства игру, и Олег это понял. Мы молча вылезли из машины перед трехэтажным облупленным домом, построенном еще лет пятьдесят назад и с тех пор, видимо, не ремонтировавшемся. Дверь у единственного подъезда отсутствовала, лестничные пролеты подозрительно скрипели и подрагивали, перила болтались, цепляясь друг за друга.

Сержант остался в машине, а мы с Олегом, стараясь держаться стены, поднялись на третий этаж и пошли по темному, длинному, тоже скрипучему коридору, пытаясь разглядеть номера квартир.

Нам повезло. Номер двадцать восемь оказался на месте, в отличие от большинства других. Но звонка не было и здесь.

Ракитин резко стукнул пару раз костяшками пальцев по филенке. За дверью завозились, раздалось покашливание, потом хриплый, будто со сна голос спросил:

— Кого еще черти принесли?

— Телеграмма! — брякнул я.

— Да пошли вы!..

— Плохая идея, — резюмировал Олег и гаркнул: — Откройте! Милиция!

— А вот х… тебе!

— Оскорбление при исполнении!.. — зарычал Ракитин и вдруг мощным толчком распахнул хлипкую дверь.

Раздался звук крепкого удара, короткий вскрик и шум упавшего тела. За дверью царил полумрак, поэтому разглядеть, кого мы только что уронили, не удалось. Лишь когда Ракитин, перешагнув слабо ворочавшегося на полу человека, распахнул дверь в комнату, стало ясно, почему нам не хотели открывать.

Ближняя часть комнаты представляла собой кухню. Справа вдоль стены выстроились: холодильник, раковина, кухонная тумба, газовая плита и высокий шкаф-пенал. На тумбе громоздился сложный агрегат, поблескивая стеклом и медью, а дух стоял такой, что хоть святых выноси. Впрочем, о святых в этой квартире, видимо, давно забыли.

В левой, жилой части помещения поперек низкой тахты навзничь спала баба с красным, испитым лицом. Ее могучие телеса лишь отчасти были прикрыты серой простыней. Возле открытой балконной двери на табурете сгорбился маленький, тщедушный мужичок в пиджаке на голое тело и курил папиросину. У левой глухой стены, между тахтой и покосившимся платяным шкафом выстроились на полу ряды разнокалиберных бутылок и бутылей, заполненных мутноватой жидкостью.

Ракитин, сморщившись от резкого бродильного духа, обозрел весь этот бордель и бросил мне через плечо:

— Давай сюда первого!

Я, дыша ртом, вернулся в крохотную прихожую, сгреб под мышки невнятно бормочущего мужика в семейных трусах и полинялой футболке и рывком поставил его на ноги. Матерщинник оказался длинным и тощим субъектом с небритым лошадиным лицом. Он мутно оглядел нас с Олегом и сипло произнес:

— Какого х… приперлись?

— Еще раз матюгнешься, оставлю без зубов, — пообещал я и ощутимо встряхнул его за шкирку. Тощий испуганно примолк.

— Кто из вас Урманов? — сухо поинтересовался Ракитин, подходя к урчащему и издающему кислое зловоние агрегату.