Огненный остров

– Я не это хотел узнать, Нунгал, – продолжал Цермай. – О свирепости и храбрости твоих людей говорит тот ужас, который одно только их имя внушает обитателям Индонезийского архипелага; мне известно, что перед ними европейские солдаты разлетелись бы, словно туча саранчи; ты обещал мне их поддержку не для того, чтобы я мог вернуть себе тот клочок власти, что достался мне от щедрот наших хозяев и несправедливо был отнят у меня: нет, я должен вновь занять то положение, какое было в этой стране у моих предков; я поблагодарил тебя и повторяю, что моя признательность будет не меньше полученного благодеяния. Но это вовсе не то, что я хотел бы знать.

– Так говори же.

– Нунгал подчинил своим законам не только морских разбойников, он имеет власть над таинственными духами, что существуют меж небом и землей; христиане называют их демонами, а мы – дэвами и джиннами. Если бы это было не так, откуда Нунгал мог узнать то, что было сказано много лет назад между старым голландским доктором и его учеником? Кто мог рассказать ему то, что умерло, как умер тот, кто это слышал, если не скитающийся дух Базилиуса? Вот тайны, которые я хочу узнать, Нунгал.

– Твое пожелание высказано как раз вовремя, Цермай, потому что и у меня к тебе есть одна просьба.

– Скажи, и если в моей власти удовлетворить ее, клянусь, ты получишь то, чего желаешь.

– Среди твоих бедайя есть одна, которая мне нравится; я хочу, чтобы ты дал мне ее.

– Нунгал, ты опустошишь мой дворец! Ради твоего удовольствия я пожертвовал белой девушкой из Голландии; ее ужалила змея Харруша, и она обязана тем, что еще жива, лишь противоядию от укусов рептилий, которое ты дал ей; но, несмотря на твои снадобья, она умрет; ты хочешь, чтобы танцы больше не услаждали мой досуг, а песни не разгоняли скуку?

– Слово Цермая весит мало, как пух из коробочки хлопка: довольно одного дуновения и одной секунды, чтобы развеять его белые нити.

– Нет, Нунгал; слово сказано, и я не пойду против него. Выбирай себе наложницу; будет ли она темной, словно кожура граната, или белой, как цветок гардении, ты можешь взять ее, она уйдет с тобой к твоим людям. Есть лишь одно исключение.

– И этого слишком много, если именно ее я хочу.

– Так опиши мне ее, Нунгал, чтобы я не тратил слов напрасно.

– Та, которую я хочу, вовсе не смугла, словно кожура фаната, и не белее цветка гардении; она желтая, как лилия, что растет на берегу ручья, и все же это самая прекрасная твоя бедайя.

– Арроа, дочь Аргаленки! – воскликнул Цермай; его смуглое лицо побледнело до синевы, а глаза налились кровью.

– Ты сам назвал ее, Цермай, – совершенно спокойно ответил Нунгал. – Но почему ты так изменился в лице?

– Нунгал, проси у меня все что угодно! – дрожащим и прерывающимся голосом закричал Цермай. – Потребуй у меня всех других бедайя из моего дворца; проси мою черную пантеру, что лижет мои сандалии, словно щенок; возьми мои поля и леса, чтобы сделаться богатым; бери мой дворец – я ни в чем не откажу тебе, только не говори мне об Арроа, нет, нет, я не смогу отдать тебе ее!

– Зачем мне твои богатства? Что я буду делать с дворцами? Цермай, я хочу желтую девушку с черными, как у газели глазами.

– Я тебе отказываю, Нунгал.

– Не объяснишь ли ты мне, по какой причине?

– Я не знаю, не могу объяснить, что во мне происходит, но, с тех пор как она поселилась в моем дворце, я забыл ради нее всех ее подруг. Два дня, что я провел вдали от Арроа, показались мне веками; поистине, я думаю, что люблю ее.

– А если бы тебе сказали, что трон, о котором ты мечтаешь, можно получить, лишь пожертвовав ею?

– Я буду в нерешительности, Нунгал!

– Дитя, – ответил малаец с улыбкой, в которой сочувствие мешалось с презрением. – Дитя, которое хочет управлять стихиями и потусторонними силами, но не может заставить умолкнуть собственные страсти!

Яванец, поняв урок, опустил голову; и все же в горечи этих упреков было нечто сладкое: ему показалось, что он сможет сохранить Арроа.

– Послушай, Цермай, – продолжал малаец. – Минуты драгоценны, мы не можем терять их; сегодня вечером я должен покинуть этот берег, завтра я буду в море, через месяц ты вновь увидишь меня.

– Что я буду делать в это время?

– Ты будешь продолжать начатое, будешь раздувать пламя раздора между туземцами и завоевателями, сжалишься над угнетенными и в случае нужды придешь им на помощь, воспользуешься недовольством, ненавистью, жаждой мести; в этой несчастной стране лишь эти струны мы сможем затронуть; их вера в Бога умерла с верованиями в Брахму, а что касается патриотизма – они даже слова такого не слышали. Рассыпай золото, рассыпай беззаботно и без опасений, и, когда придет время жатвы, ты вновь увидишь меня: я помогу тебе собрать урожай.

– Золото! – с беспокойством произнес Цермай. – Ты же знаешь, как мало его оставили мне колонисты.

– Завтра Ти-Кай передаст тебе на эти цели шестьсот тысяч флоринов.

– Шестьсот тысяч флоринов! Но ненависть Ти-Кая к европейцам не так велика, чтобы он пожертвовал такую сумму.

– Эти деньги не из кошелька китайца.

– Так откуда они возьмутся?