Огненный перст

Стены Радомира поднимались чуть не вдвое выше, чем свиристельские, и хоть были тоже бревенчатыми, но укреплены каменными башнями. Главное – зачем им, в тихом этом краю?

Посады широко и беспечно расползались во все стороны. Еще за пару верст от города Ингварь вынул из мешка красное платье, переоделся и в ворота въехал нарядным, гордо подбоченясь, однако прохожие глядели на одинокого всадника в алом княжеском корзне без любопытства. Видали здесь гостей и пышнее.

Подворье у Михаила Олеговича было просторное, для чистоты посыпанное белым речным песком. Службы – каждая, как в Свиристеле княжий терем, а уж главный дом – словно царский дворец с картинки из книги, которой больше нет.

У конюшни Ингварь передал Василька слугам – сытым, мордатым, добротно одетым. Сделал вид, что не замечает, как они с ухмылкой, перешептываясь, поглядывают на крутящего башкой буланого – тому одним глазом было трудно высмотреть, как тут и что.

Спросил:

– Из князей кто гостит?

– Никого с пасхи не было, – ответил челядинец, не прибавив ни «княже», ни даже «господин».

Была у Ингваря робкая, трусливая надежда: если в Радомире окажется кто чужой, разговор о сватовстве будет не с руки, придется отложить на другой раз. А теперь деваться некуда…

– Веди к Михаилу Олеговичу. У меня до него дело.

– Нету князя. Поехал за посад, медуши смотреть. Княгиня у себя на половине. Желаешь к ней?

– Нет, – быстро ответил Ингварь. – Веди в горницу к князю. Подожду.

В Радомире его важной птицей не считали, сильно не церемонничали. Другой слуга, комнатный, одетый понарядней гостя, отвел его в залу и оставил там одного, даже пива с дороги не поднес.

Ингварь сел на резную скамью, рядом пристроил зеркало, с тоской посмотрел на узорчатые, расписанные зверями и цветами стены. Хоть бы Михаил подольше не возвращался.

В помещении от овчины, в которую был обернут сватовской дар, понесло кислятиной. Ингварь смутился. Развернул зеркало, шкуру ногой запихнул под лавку. Снова сел в приличной недвижности, чинно положив руки на колени. Под тесной собольей шапкой волосы начинали мокнуть от пота. Хоть князю в отсутствии равного по званию быть простоголовым невместно, пока снял. Все равно ведь нет никого.

Но через некое время дверь приотворилась. Кто-то подглядывал снаружи в щелку. И не один человек. Донеслось шушуканье – кажется, женское. Ингварь схватился было за шапку, но шепот утих, створка прикрылась.

Прошло, может, еще с четверть часа.

Вдруг дверь качнулась. В проеме стояла девка-служанка в широком, тонкого лазоревого сукна сарафане, с парчовой повязкой в обхват лба. Первое что сделала – приложила палец к губам. Другой рукой поманила за собой. И отступила в полумрак, исчезла.

От удивительного этого видения Ингварь будто оцепенел. Послушно поднялся, пошел из залы. На полпути к двери спохватился, что зеркало осталось на скамье. Вернулся, взял под мышку. Мало ли что, вещь ценная. А про шапку позабыл.

В сумраке межкелейных переходов служанки было почти не видно. Она шла впереди, шелестела платьем, через каждые несколько шагов оборачивалась и всё так же безмолвно манила рукой. Ингварь следовал за девкой сам не свой, не зная, что и думать.

Трижды или четырежды повернули – Ингварь всякий раз брякал об угол ножнами меча и вздрагивал. Поднялись по лесенке. Миновали двухоконную галерейку, вознесенную над двором – стало быть, перешли в соседний терем. Там еще повернули.

У закрытой невысокой двери с полукруглым верхом служанка наконец остановилась. Приблизившись, встал и Ингварь.

– Что здесь? – спросил он шепотом.

Вместо ответа девка толкнула дверь, а затем, ладонью в спину, мягко, но требовательно, подпихнула вперед и князя.

Он ступил через порог и в первый миг ослеп от солнца. А может, то было и иное сияние, ярче солнечного.

– Явился-таки! – сказал голос, от звука которого у Ингваря ослабели и задрожали колени.

* * *

Он и забыл, что Ирина выше ростом. Или, может, ему так казалось, когда они стояли рядом – всегда выходило, что он глядит на нее словно снизу вверх.

За долгие восемь месяцев княжна стала еще красивей, хотя куда уж? Кожа будто финифтяная. Невыразимо прекрасные черты – как нанесены небесным резцом по сердолику. Глаза же сейчас был полны сердитых слез, от которых лучились чудесным светом.

– Что это у тебя? – спросила Ирина всё так же гневно.

– Подарок… Тебе…

Он не столько протянул ей зеркало, сколько отгородился им. После разлуки смотреть на Ирину было невыносимо – рвалось сердце.

Замолчала. Должно быть, разглядывала себя.

– …Хорошее. Лучше моего. – И отодвинула серебряную пластину.

Брови были по-прежнему сдвинуты, во взгляде обида. Ингварь не выдержал, отворотился.

– Ответь, пошто столько времени не приезжал?

В великой растерянности, не понимая, чем мог ее раздосадовать, он забормотал про тяжкую зиму, про многие хлопоты, даже ляпнул про недосуг – и тут княжна его перебила:

– Недосуг?! Он мне нужен! Я о нем по все дни думаю! А ему недосуг!

Да как всхлипнет, да как заплачет!

Ингварь потер глаза. Что за сон? Что за наваждение?