Огненный перст

– Медлить нельзя, – рубил он воздух ребром ладони. – Курган надобно взять не поздней полудня, не то подойдет ближний курень, что кочует в тридцати верстах к югу, и ударит по нам с тыла. На то у Тагыза и расчет – отсидеться до подмоги. В ханской охране сотня латных дружинников. Простых нунганов, может, против того вдвое, но они бескольчужные и хороши только стрелы пускать, в сече от них проку мало. Нам бы внутрь кольца прорваться, а там покрошим их мечами и топорами, переколем копьями.

– Так навалимся разом, и дело с концом, – сказал Ингварь. Он поглядел на недальний холм и подумал, что это, пожалуй, не очень страшно: в толпе, толкаясь плечами, с криком, побежать всем вместе – сначала по полю, потом по некрутому склону. А дальше, Борис говорит, уже просто будет.

– «Навалимся», – передразнил брат. – Если мы поведем наступление кучей, они тоже все на одну сторону соберутся. Как начнут стрелами сыпать – за минуту тыщи три выпустят. На каждого из нас почти что по десять штук придется. Нет, тут хитрей надо. Мы встанем с четырех сторон, чтоб Тагыз своих по всему кругу расставил. Пехота бежит медленно, потому начнем конницей. Взлетим наверх с разгона – ахнуть не успеют. У поганых, поглядите, телеги не вплотную стоят. Через зазоры и врубимся. А тем временем пешие подоспеют. Конницей тоже ударим не в одном месте, а в двух. Я с юга. Ты, Юрий, с севера. Свиристельскую пешую дружину и ополчение Добрыня и Ингварь с востока поведут. Твой Тучка забродских копейщиков – с запада.

Юрий Забродский, поразмыслив, предложил:

– Твои конники лучше моих закованы. Идите вы первыми. А как лучники с моей стороны на вашу побегут, тут и я двину.

Борис спорить не стал:

– Пусть так. Тебе за курганом будет не видно, когда мы пойдем, так я в рог протрублю. Выжди минуту-другую – и вперед. А вы, – он поглядел на Добрыню и Тучку, – бегите со своими, как только я второй раз протрублю, уже от самых телег. Я впереди всех буду! – гордо молвил Борис.

«Какой он ни есть, а не отнимешь – герой, – подумал про брата Ингварь. – Вот и выходит, что Трыщан – он, а не я. И нечего мне на Ирину за неверность досадовать…»

Мысль была горькая. За ней последовала другая, тоже невеселая, но странно утешительная. А хорошо бы нынче голову сложить. На что такая жизнь – без Ирины? Хоть вспоминать будет: был такой незадачный витязь, любил всем сердцем, да сложил голову за отечество. И ей будет не стыдно, что вышла замуж за другого. Мертвым не изменяют…

– Сговорились? – потер ладони Борис. – Тогда расходитесь по сторонам, расставляйте своих. Ныне буду в броню наряжаться. Это час, не меньше. Помни же, Юрий: пойдешь, когда я вот так протрублю.

Он снял с пояса гнутый, не русского вида рог, поднес к губам. Раздался высокий, протяжный звук, от которого у Ингваря тоскливо сжалось сердце.

– Ну, брат, обнимемся, – сказал Борис – но не Ингварю, а Юрию. – Поклянемся друг дружке, что либо добудем славу и богатство, либо в землю ляжем.

– Это да, – согласился забродский князь, кряхтя в могучих объятьях.

– Гляди, Путятич, не промедли. И ты, Тучка, тоже, – погрозил Борис пальцем боярам. – Мы, конные, долго без вас наверху не удержимся. Шкурята! Роланда заковали? Латы мои разложили?

И зашагал прочь, на Ингваря даже не взглянув. Ушли и забродские.

– Что Борисов замысел, Добрыня? – спросил Ингварь. – Правда, хорош?

Боярин качнул головой.

– Больно мудрен. В бою чем проще, тем лучше. Ан ладно. Как выйдет, так и выйдет. Пойдем, княже, и мы снаряжаться.

В свои доспехи, не такие тяжелые, как у брата, Ингварь обрядился быстро. Отцовская кольчуга, слишком широкая, висела и звякала. Пришлось насовать внутрь тряпья. Добрыня сказал, что так еще лучше: если сильно пущенная стрела пробьет чешую, до тела не достанет. Шлем только был тесноват – не слетел бы. Пришлось обмотаться поперек лба белой лентой.

– А вот это зря, – не одобрил Путятич. – Лучше сними. Издали видно, что князь. Лучники будут по белому целить.

Протянул Ингварь руку к ленте, но стало стыдно.

– Я и есть князь. Чего мне прятаться?

Воины лежали в траве, готовые к бою: впереди сто двадцать дружинников, которые пойдут первыми, прикрыв ополченцев, у которых ни щитов, ни кольчуг.

Поп Мавсима ходил меж рядов, махал кропилом, брызгал во все стороны святой водой.

– …А кому нынче помереть, не бойтесь, – гудел он. – За честную воинскую смерть Бог все грехи простит. На том свете лучше, чем на этом.

С кем бы попрощаться, думал Ингварь. Выходило, что не с кем. С Ириной бы, но она далеко. С воинами нельзя – нечего людей зря пугать, хватит с них протопопова увещевания.

Разве с Васильком?

Пошел назад, где в овражке, с тягловыми лошадьми, был привязан буланый.

– Прости, друже, что обижал, плеткой охаживал. Видишь, иду в бой пеший. Может, не свидимся, – сказал Ингварь, обнимая теплую конскую морду. Василько косил глазом и шумно вздыхал, будто понимал.

А больше делать было нечего. Только ждать. Очень уж долго собирался Борис. Или это время тянулось так медленно?

– Вернись к людям, – позвал сверху Добрыня. – И не кисни. Улыбайся, гляди кочетом, шутки шути. Ты – князь, на тебя смотрят.