Огненный пес

Он встал, босиком пересек комнату, устроился перед окном, так же, как в Гурнаве. Ночь здесь была не такой чистой, какой она бывает в лесу или на песчаных равнинах. Вереницы остроконечных крыш еле прорисовывались в молочной дымке, поднимавшейся от Луары. И лишь звезды — множество мерцающих светлячков, горящих свечей — светили людям. Постепенно звезды таяли в глубокой бездне, и луна, глупая и круглая, как блин на сковородке, оставалась одна. Под окном, окруженный высокой оградой, простирался неясными очертаниями яблоневый сад. В конце аллеи виднелась часть белого фасада и готическая дверь, ведущая на лестницу башенки — сверкающий квадрат в каменной оправе. Это был своего рода сельский замок — усадьба, куда еще недавно по выходным наезжали нантские судовладельцы, чтобы, забыв о своих корыстных расчетах и конкурентах, поправить здоровье, улучшить цвет лица да вволю попировать со своими друзьями. Те же из них, кто не смог приобрести одну из этих древних построек, обычно приписываемых какому-то несуществующему предку, стали строить загородные дома в стиле времени — с большими окнами и треугольным фронтоном. Господин де Катрелис предпочитал таким «новостройкам» старые, сложенные из грубого камня крепости, плохо освещенные, с эркерами и галереями с навесными бойницами, полностью сохранившими свое военное предназначение. Эти крепкие башни посередине стен, эти особенно низкие двери нравились ему потому, что напоминали старый Бопюи, и еще потому, что походили на дверь «Господина де Виньи» в Мэн-Жиро, на холмах Шарант, за которой поэт скрывал свою суровую старость и которая позволила выйти в свет его гению…

Именно одна такая башня, одна из башен Мэн-Жиро, предстала однажды ночью во время охоты перед господином де Катрелисом. Тогда он был молод, горяч, любил мечтать, однако в сердце его уже укоренилось какое-то горькое беспокойство, его постоянно терзали необъяснимые изменения настроения и нетерпеливость. Волк, которого он преследовал во время той охоты, привел его почти к самому жилищу де Виньи, в окружавший его лес. Дом спал, но не спал его хозяин, он работал в своей круглой комнате в башне под остроконечной крышей. Господин де Катрелис вновь увидел деревянную обшивку стен, кровать, покрытую голубой шелковой узорчатой тканью, кривой сундук, служивший одновременно сиденьем и хранилищем бумаг, обычный письменный прибор из вишни — всю обстановку, в которой рождались бессмертные поэтические творения. Но свора, преследуя волка, ворвалась в открытый портал, и господин де Виньи, оторванный лаем собак от своих размышлений, приоткрыл узкое окно, поспешно спустился и приветствовал тут же спешившегося молодого охотника. Затем, в простой черной накидке, он отправился вместе с охотником в лес, куда черная и рыжая собаки погнали волка. Он присутствовал и при последней их схватке, видел, как волк мужественно принял свою смерть. Потом, весьма церемонно, он пригласил молодого господина де Катрелиса в гости, разбудив по этому поводу своих слуг.

Господин де Катрелис вновь увидел его огромный, благородный лоб, свободный от шевелюры, вобравший в себя всю красоту мира, божественный взгляд, в котором опыт спорил с желанием целиком отдаться мечте. Устроив гостя в одной из лучших комнат дома, он поднялся в свою башню и долго, до самого рассвета, трудился там. Господин де Катрелис был убежден, что именно в эту ночь Виньи написал свое стихотворение «Смерть волка»:

Как над пожарищем клубится дым летучий,
Над раскаленною луною плыли тучи.
Мы просекою шли. Недвижно мрачный лес,
Чернея, достигал верхушками небес…

Все замерло кругом. Деревья не дышали:
Лишь с замка старого, из непроглядной дали.
Звук резкий флюгера к нам ветер доносил…

— О! Там, — прибавил он, — это был прежде всего человек. Он пожил свое, он выпил прекрасный кубок жизни, выпил до дна!

Когда приходит смерть, нам трудно перенять
Величие зверей — умение молчать.
Волк серый! Ты погиб, но смерть твоя прекрасна,
Я понял мысль твою в предсмертном взгляде ясно.

Он говорил, твой взгляд: «Работай над собой,
И дух свой укрепляй суровою борьбой
До непреклонности и твердости могучей,
Которую внушил мне с детства лес дремучий,