Огненный плен

Я улыбнулся. Жаль, что Мазурин этого не видит. А фыркать, рождая у него догадку, у меня не было сил.

— Возможно, я явился бы в НКВД и сказал: «Товарищ генерал, мною установлено имя человека, находившегося в кабинете Кирова первого декабря тридцать четвертого года вместе с Касардиным. Это Петров Петр Петрович, уроженец города Ленинграда»

Мазурин шел сзади, и я чувствовал, как он ухмыляется. Так, быть может, и он «видел» мою улыбку?

— А потом мои коллеги находят Петра Петровича, и он с удивлением констатирует, что впервые слышит и о Касардине, и о Кирове. И что ни разу в Смольном он не бывал. Зачем ему Смольный? Он простой человек, его дело — болты на Путиловском вытачивать…

— Ваши коллеги настолько глупы, чтобы допрашивать человека, который умер на ваших глазах?

Мазурин некоторое время шел молча. А потом догнал меня и крепко вцепился в плечо. Он хочет возразить?… Я развернулся, чтобы лица наши встретились. Скажу первым…

— Или вас душит долг? — выдохнул.

— Касардин, — чекист говорил свистящим шепотом, — есть человек, который развенчает эту версию.

— Кто же это?!

— Шумов!

Я едва не задохнулся от такого предположения.

— Но он же!..

— Покажите мне его труп, — приказал криком Мазурин. — Покажите, и, как только мы выберемся из окружения, мы расстанемся! Вы уйдете, а я, дав себе сутки для поиска имени погибшего в этих числах ленинградца и подготовив дезинформационный доклад, переступлю порог на Лубянке!.. — Прокашлявшись так, что на глазу выступила слеза, он прокричал: — Вы можете убедить меня в том, что Шумов мертв?!

Я молчал, оглушенный.

— Поэтому не начинайте больше этот разговор. — Подполковник повесил автомат на шею и, еще раз прокашлявшись, сплюнул. — У меня нет выбора.

— Что это? — Прислушавшись, я закрыл глаза. Услышанное мною было так неожиданно, что я забыл, о чем мы только что говорили.

— Не может быть… — прошептал Мазурин, глядя туда, куда я показывал пальцем.

Где-то недалеко, не более чем в ста метрах от нас, слышалась русская речь…

Пригнувшись, я побежал к зарослям шиповника. Через мгновение рядом со мной рухнул на землю чекист.

— Вы слышали? — спросил он меня, словно это не я обратил его внимание на звуки.

Поляна была передо мной как на ладони.

И на нее, оглядываясь и держась наготове, один за другим выходили из чащи бойцы…

Двенадцать красноармейцев, и среди них — трое командиров.

— Товарищи!.. — крикнул Мазурин.

У «товарищей» на всех было три винтовки Мосина и один «шмайссер». Если не считать «ТТ» в руке одного из командиров.

— Кто вы? — последовал крик.

— Подполковник Красной армии Мазурин и арестованный Касардин!

Один из командиров встал, тот самый, с «ТТ».

— Покажитесь! — приказал он.

Я поднялся, держа руки так, чтобы их было видно. На плече моем висел автомат. Поднялся и Мазурин.

— Подойти ближе! — Видимо, напряжение капитана (я сейчас вижу по петлицам, что это — капитан) было так велико, что я видел побелевшие пальцы, державшие пистолет.

Не опуская рук, я пошел ему навстречу. Выйдя из-за моей спины, рядом шагал чекист.

— Русские… — шептали его губы…

* * *

Из окружения нас вышло пятеро. Капитан, мы с Мазуриным и двое бойцов — один совсем молодой шкет и пожилой мужик из-под Астрахани. У нас на всех был капитанский «ТТ», и мы умирали от голода…

Нас чудом не расстреляли с передовой позиции. Поверили тогда лишь, когда капитан, оставив нам «ТТ», поднялся и, плача, пошел навстречу советским окопам…

Его приняли, и через минуту шестеро крепких бойцов из разведки заволокли нас, обессиленных, в траншею.

— Откуда вы? — спрашивал командир батальона, седой как лунь майор.

— Я — подполковник государственной безопасности Мазурин, — представился, тяжело дыша, чекист. — Это — арестованный Касардин… Немедленно доложите в особый отдел… Этого человека… — от нехватки сил он хотел кивнуть, но хватило его лишь на взгляд, — под арест… Если не выполните… под трибунал… вас!

— Немыслимо, — пробормотал майор.

— Голову сниму…

И потерял сознание. Повязка спала с его лица, и я видел черную дыру. Мертвый глаз, пронзающий меня насквозь проклятием…

Через час полуторка везла меня в своем кузове. В кабине рядом с шофером сидел Мазурин. В форме без петлиц, в фуражке, он трясся на ухабах, и я чувствовал, что мой взгляд жжет ему затылок. Но за два часа езды он ни разу не оглянулся.

Предпоследнее, что я слышал от него, был разговор по полевому телефону, а последнее — команда конвою:

«Этот человек должен доехать целым и невредимым до Золотоноши, до штаба двадцать третьей дивизии. Там вас сменят другие. Доберемся до Черкасс — полдела сделано. Самое трудное — это переправа через водохранилище, а там рукой подать», — на меня при этом он не смотрел.

Наверное, трудно быть сукой.

Мы обгоняли отходящие части Красной армии. Я смотрел на серые от безнадежности и отчаяния лица своих соотечественников и думал о том, что уготовано всем впереди.