Огненный скит.Том 1

— А ведь он голодный, — всполошилась Прасковья. — Мы здесь разговоры разговариваем, а покормить его не удосужились. Надо ему молочка дать. Вишь, отец, сил нету и поорать-то… Ах ты, бедный…

Она положила его опять в корзину, побежала в сени, а оттуда в чулан, где у нее охлаждалось молоко, надоенное утром, налила в глиняный горшок и подпихнула ухватом в печь.

— Потерпи, потерпи, — говорила она, обращаясь к ребёнку. — Сейчас молочко подогреется, попьёшь и веселее будет. Я мигом соску сделаю, — и суетливо бегала по комнате.

Маркел удивлялся, глядя на жену: откуда только резвость взялась, — то ходила степенная и неразговорчивая особо, слова клещами не вытянешь, — а здесь засуетилась, закопошилась, как клуша над цыплятами.

Женаты были они лет семнадцать. Жили мирно, поначалу и не в достатке. Маркел не обижал супругу, хотя по нраву в иные минуты был и крутоват, несмотря на добродушный вид. Она тоже была не злой, не корыстной, спокойной и выносливой. Любая работа спорилась в её руках. На ней держалось хозяйство: работа по дому, уход за коровами, курами, овцами и поросятами. Помогала мужу косить и убирать сено и огород не запускала. Одно было неладно: детей Бог не дал. И к знахаркам, и к гадалкам обращалась, и в город к доктору ездила, но все напрасно, и тогда поняла — значит, не судьба.

Поэтому он сразу заметил, какой радостью зажглись её глаза, когда он принёс младенца, и как она теперь хлопочет над ним.

Снаружи послышался скрип отворяемых ворот, крики возниц, понукавших лошадей:

— Ну давай шевелись, саврасая! Ах, какая ты нерасторопная! Тпру, стой, верею сшибёшь!

Сквозь небольшой уголок не тронутого морозом обледеневшего окна Маркел увидел сани, въезжавшие во двор мельницы.

— Я пошёл на волю, — сказал он Прасковье. — Мужики приехали. — Остановившись у двери, добавил: — Ты это… покормишь дитя да сожги эти лохмотья, — он кивнул на корзину, — больно от них пахнет, то ли дымом, то ли копотью, рыбой какой-то…

— Иди, иди! — ответила жена. — Я сама всё сделаю. Иди!

Двое саней уже стояли возле мельницы. Вокруг них бегали мужики из дальней деревни Ситниково. Маркел их хорошо знал. Да и как не знать: пол-округи возило на его мельницу зерно. Поневоле всех будешь знать.

Поздоровались, как старые знакомые, за руку.

— Здравствуйте, Маркел Никонорыч!

— Доброго вам здоровья, мужики!

Приехавшие сняли шапки, поклонились: мельник не барин, но лицо значительное, а от поклона шея не переломится.

Маркел помог завести лошадей поближе к настилу, под навес, чтоб сподручнее и ближе было таскать мешки.

— Сами разгрузите или помочь? — спросил он.

— Ну что ты, Маркел Никонорыч, — ответили мужики, оба кряжистые, в силе. — Сами справимся, не впервой. — И стали выгружать мешки из саней.

— Как доехали? — спросил Маркел.

— Хорошо. Дорогу-то полем передуло, но снег лёгкий. Хорошо доехали. А чо не доехать: лошадки справные.

— Никто не попадался на пути?

— Никого не видели, — замотали головами мужики. — А чо?

Маркелу не хотелось рассказывать про младенца, и он соврал:

— Говорят, беглый объявился. Из острога бежал.

— Беглый! — удивились мужики. — Вот те ну! Нет, мы никого не видали. А чо беглецу на дороге делать? Он, чай, в лесу хоронится…

— Жрать-то ему надо. Разбоем, стало быть, промышлять будет, — пояснил Маркел, сам испугавшись своих домыслов.

— Спаси и сохрани, — перекрестились мужики. — Не дай Бог, такому на пути повстречаться…

Так ничего и не узнав про человека, принёсшего младенца, Маркел принялся за свое дело.

К обеду управившись с помолом, он отпустил мужиков с мукою восвояси, сам прибрался на мельнице и вернулся в дом.

Ребёнок мирно спал, завёрнутый в чистые простынки на матрасике, на скорую руку сшитым Прасковьей и набитым соломой. У печи, жарко пылавшей, стояло деревянное корыто с водой.

— А я помыла мальчонку-то, — говорила Прасковья, собирая обед на стол. — В чистотеле его ополоснула, чтоб никакая короста не пристала. Редко его мыли-то… опаршивел весь…

Маркел подошёл к ребёнку, наклонился, долго разглядывал, словно в первый раз увидел такого маленького.

— Мальчонка, говоришь?

— Мальчонка, Маркел. Уж как он молоко сосал!.. Голоднющий ребенок-то был…

— Знамо дело, голоднющий. Было бы чем кормить, не подкинули бы.

— Не от хорошего житья подкинули, — вздыхая, согласилась Прасковья.

— Тряпьё сожгла?

— Сожгла. Как ты велел. Чего не сжечь. Гнильё одно.

— Правильно. Неизвестно, откуда он. Еще хворость какую принесёт.

— Хватит тебе о таком судачить, — взволновалась Прасковья. — Скажешь тоже.

— Береженого Бог бережет.

— Вот смотри, что я нашла. — Прасковья подала мужу обрывок толстой промасленной бумаги размером в ладонь, в какую обычно заворачивают свечи в лавках. На бумаге размашисто, чем-то наподобие разведённой водою сажи было нацарапано: «Сохраните дитя и Господь поможет вам». Внизу было приписано: «А имя ему Антип».

Прочитав, что было написано на обрывке, Маркел присел на лавку, держа бумагу в руке.

— И вправду видать убогие его родители, — вертя пожелтевший клочок обёртки, сказал он.

— Знамо, не богатые. От бедности и подбросили…

— Может, нагульный?