Огненный столб

Царица напряженно вытянулась, сотрясаемая дрожью, снова и снова повторяя:

— Он пожрет меня. Он собирается, я знаю. Я чувствую. Ты разве не чувствуешь, Нофрет? Не чувствуешь этого внутри?

44

Царица была больна, если не смертельно, то близко к тому, так что Нофрет сама послала быстроногого гонца в Фивы, умоляя господина Аи прибыть как можно скорее к Анхесенамон в Мемфис. У гонца было еще одно сообщение, только для ушей самого Аи: опасаться Хоремхеба и никому не доверять.

Не являются ли причиной болезни ее госпожи яд или черная магия? Нофрет не умела их распознать, а в Мемфисе не было никого, кого бы она осмелилась спросить, ни одного человека, которому можно доверять, кроме самой Анхесенамон. Леа, если была еще жива, находилась в Фивах. Об Иоханане она ничего не знала — да и что он мог сделать? С его заметной внешностью он не сумел бы затеряться среди прислуги. И, насколько ей было известно, не владел он другими умениями, кроме как руководить каменотесами, пересекать пустыни и стрелять из лука. Все это никак не могло пригодиться в тесном, замкнутом мирке дворца царицы.

В царском городе Нофрет была одинока, одинока и окружена чужими людьми. За все годы, прожитые здесь, она не завела друзей и не думала, что они вообще ей нужны. Теперь же, когда ее госпожа занемогла душевно и телесно, она не могла доверять даже служанкам, которые, то рыдая, то болтая, толпились повсюду. Любая могла подбросить яд в чашку госпожи или помочь совершить обряд черной магии, ввергший ее живой во мрак.

Ни одну из них ни в чем нельзя было заподозрить, но лихорадка и горестное умопомрачение продолжались. Об этом говорили в присутствии Анхесенамон, и та могла слышать такие разговоры, очнувшись от своего сна. «Ей нужно снова выйти замуж, — твердили они, — она изводит себя, горюя по мужу. Новый муж, лучше молодой и сильный, заставил бы ее забыть этого бедного мальчика».

Никто не знал, что царица попыталась сделать именно это, но ей воспрепятствовал человек, которого она боялась больше всего на свете. В жару она не бредила, как многие люди, а лежала молча, неподвижно, только дышала. Губы ее были стиснуты. Изредка она открывала глаза, устремляя невидящий взор в темноту, и снова закрывала.

Однажды, глубокой ночью, когда все служанки уже спали и тени шептались между собой, Нофрет выплела из своих кос амулеты Амона и Собека и повесила их на шею госпожи. Царицу уже снабдили множеством амулетов, изображениями всех богов и духов, каких только смогли вспомнить врачи и жрецы, но Нофрет в душе верила, что эти два обладают силой, которой недоставало остальным. Может быть, преданностью. Любовью к госпоже, которую она даже не могла назвать своим другом — скорее, второй тенью, частью самой себя.

Все остальные амулеты были призваны избавить царицу от болезни. Над своими Нофрет произнесла простую молитву:

— Избавьте ее от страха. Верните ее мне живой и здоровой.

Это был пустяк, но больше Нофрет ничего не могла сделать до приезда господина Аи. Если он приедет. Она уже даже сомневалась, можно ли ему доверять, — человеку, который всегда был искренне предан детям своей дочери Нефертити. Что, если он все-таки вступил в сговор с Хоремхебом? Соблазн власти может изуродовать даже лучшего из людей, превратить его в пародию на самого себя.

Нофрет гнала от себя такие мысли. Она должна надеяться, и все ее надежды возлагаются на господина Аи. Пусть он стар, и ходили слухи, что со здоровьем у него неважно, но он умен, хитер и любит свою внучку. Он придумает, что делать.

Наслушавшись всяческих россказней, Нофрет ощутила настоящий прилив сил, увидев господина Аи, хотя и была потрясена его видом, когда он пришел во дворец прямо с корабля, даже не задержавшись, чтобы сменить дорожное платье перед тем, как повидать царицу. Надев синюю корону на похоронах Тутанхамона, исполняя обряды наследника престола, он был стариком, теперь же выглядел древним. Аи все еще был высоким, но его спина согнулась, годы и усталость избороздили лицо глубокими морщинами. Он лишился зубов, всегда очень хороших; губы запали, речь стала тихой и невнятной.

Но глаза на изменившемся лице были по-прежнему ясны, и ум не утратил былой остроты. Он долго глядел на царицу, лежавшую в постели, словно безжизненное тело, затем приказал удалиться всем слугам, кроме Нофрет, и отправил своих сопровождающих приготовить для него комнаты как можно ближе к покоям царицы.

Наверняка их кто-нибудь подслушивал. Во дворце невозможно избежать этого. Он заговорил с Нофрет на языке апиру. Она и не подозревала, что господин Аи знает этот язык, хотя, вспомнив его отца и его историю, можно было предположить такое. Нофрет же говорила плохо и медленно, но понимала достаточно хорошо.

— Теперь рассказывай, — сказал он, — и быстрее. Ее отравили?

На языке апиру его речь звучала четче, даже несмотря на беззубые десны. В ответ Нофрет покачала головой, но сказала как можно понятнее:

— Не знаю. Иногда мне кажется, что да, иногда — нет. А может, это злая магия.