Огненный столб

Но и простолюдины, и рабы тоже могли получить от него достаточно удовольствия. Нофрет бережно, едва касаясь, смазала шрамы на спине Иоханана. Он даже ни разу не охнул и не вздрогнул. Кожа вокруг шрамов была гораздо нежнее, чем она представляла себе кожу мужчины. «Нежная, как во сне», — подумала она и прижалась к ней щекой.

Иоханан повернулся так ловко, что она даже не покачнулась. Грудь его была не такой гладкой, покрытой курчавыми волосами. Она запустила в них пальцы и над самым ухом услышала ласковое ворчание:

— Ты понимаешь, что если так пойдет дальше, твое дело безнадежно — и мое тоже. Перед всем моим народом я назову тебя своей женой.

Нофрет замерла, но не могла заставить себя отодвинуться.

— Сколько жен у тебя уже есть?

— Ни одной.

— И даже наложницы нет? Кто же согревает тебя по ночам?

— Мне нужна лишь одна женщина, и никогда не были нужны другие.

— Удивляюсь, как это никто не женил тебя на себе. Разве ты не царевич среди своего народа?

— Кто бы стал пробовать? Бабушка знает, кто для меня предназначен, и уже давно предупредила отца, чтобы он не искал мне жену среди апиру.

— А ты? Ты такой послушный?

— Если это послушание, — ответил он, — тогда я готов его обнять.

— А может, я не хочу тебя, — поддразнила его Нофрет.

Иоханан засмеялся прямо над ухом, обнимая ее, согревая своим телом. Уже так много лет она не бывала в объятиях мужчины. Ни разу с тех пор, как умер Сети.

Бедняга Сети. Нофрет не могла вспомнить ни его лица, ни звука голоса. Смутно помнилось лишь прикосновение его тела.

А теперь ушло даже это. Теперь она будет помнить единственного своего мужчину, только его тело. Его набедренная повязка исчезла, отброшенная и позабытая. Когда он вошел в нее, Нофрет застонала — не от боли, но от сильнейшего наслаждения.

Двое проснулись в вечерней прохладе, сплетенные. На мгновение Нофрет пронзило воспоминание о том, как она пробуждалась рядом с другим мужчиной, о том, какое возбуждение и нетерпение охватывали ее, когда она была с Сети. Но Сети значил для нее так мало по сравнению с тем, кто сейчас рядом с ней. Этот человек был половиной ее души.

Этот большой бородатый человек с такими удивительно нежными руками, незнакомец, которого она почти не видела с тех пор, как оба они были еще детьми… Слуга неведомого ей бога… Нофрет хотела отстраниться, но обнаружила, что прижимается еще теснее, обвивая его руками и ногами, как будто хотела слиться с ним, стать его частью.

Это напоминало болезнь — но сладостную — сладкую, как мед.

— Я хочу всего тебя, — каждую частицу твою.

— Все это твое, еще с детства.

— Нет. Если я этого не знала, ты тоже не мог знать.

— Одни соображают быстрее, другие медленнее.

Он смеялся над ней. Как всегда. С ума можно с ним сойти. Нофрет поцеловала его, так крепко, что он задохнулся, и укусила, но легонько, не до крови. Иоханан продолжал смеяться — что ж, он имел такое право.

Леа, конечно, обо всем знала. Анхесенамон не знала ничего, не больше, чем в тот день, когда Нофрет нашла ее у реки в Мемфисе. Никто ничего им не говорил. Днем они обе прятались в шатре, а Нофрет проводила время с Иохананом в тени, какую удавалось найти, иногда просто под двумя их плащами, наброшенными на засохший куст. Однажды это была лишь тень осла, задремавшего на солнце. Каким бы ничтожным ни было укрытие, его всегда было достаточно. Им было достаточно.

Ночами они шли рука об руку. Часто их вел шакал, слуга египетского Анубиса в диком Синае. Оба были счастливы, здесь, в пустыне, где, казалось бы, нет места для живого существа. Да, счастливы, даже Нофрет, которая прежде думала, что едва ли сможет быть хотя бы довольной.

50

Однажды ночью, продвигаясь при свете почти уже полной луны, они следовали за ней и своим проводником-шакалом до самого рассвета. На востоке между каменистыми холмами показалась ложбина, а за ней маячила гора. В ложбине стояли шатры, виднелось несколько собак, стадо коз и овец. В середине была зеленая лужайка, дерево, колодец, обложенный каменными плитами, так же тщательно обтесанными и подогнанными, как повсюду в Египте.

Нофрет остановилась на краю лагеря, охваченная смущением. Иоханан выпустил ее руку. Шакала нигде не было видно. С лаем подбежали собаки, но не рычали и зубов не скалили. Все они прыгали вокруг Иоханана — он со смехом потрепал за уши серую собаку, тогда как остальные — несомненно, ее щенки — с любопытством обнюхивали его одежду.

Иоханан обернулся, все еще смеясь.

— Бабушка, Нофрет, посмотрите! Это Тирза. Она меня помнит.

— Я вижу, — отозвалась Леа. С тех пор, как они покинули Египет, старая женщина все время шла под покрывалами. Сейчас, откинув их, она улыбалась и выглядела такой молодой, какой Нофрет никогда ее не видела, хотя была усталой и похудевшей после долгого путешествия.

Из палаток выходили люди, привлеченные лаем собак. Они казались знакомыми, хотя Нофрет прежде никогда их не видала, почти все высокие, крепкие, с гордыми лицами, лицами апиру. Но это были не закабаленные строители гробниц, а свободные кочевники, народ пустыни.