Невампиры ничего не увидели. Сарасти, очевидно, это понял и остановил картинку.
– Дифракционные узоры не согласуются с единственным источником света в пустом пространстве. Я вижу более тусклые, отражающие элементы. Два темных предмета, близких по размеру и находящихся недалеко друг от друга, рассеивают свет здесь, – курсор указал на две непримечательные точки в кадре, – и здесь. Один – это Банда, сведений о втором у нас нет.
– Погодите, – вмешался Каннингем. – Если вы это раскусили, почему Сью… почему Мишель ничего не видела?
– Синестезия, – напомнил ему Сарасти. – Ты видишь. Она чувствует.
Медотсек слегка вздрогнул, синхронизировав вращение с большой вертушкой; ограждение втянулось обратно в палубу. Из дальнего угла что-то слепое следило за тем, как я наблюдаю за ним.
– Черт, – прошептала Бейтс. – Значит, дома кто-то есть.
К слову сказать, они вовсе не так разговаривали. Если бы я передавал их настоящие голоса, вы бы слышали белиберду – полдюжины языков, вавилонское столпотворение личных диалектов.
Конечно, причуды попроще пробивались и в их беседу: добродушная воинственность Саши и неприязнь Сарасти к прошедшему времени. Каннингем из-за непредвиденного сбоя при операции на височной доле потерял большую часть гендерных местоимений. Но отличия лежали глубже. Команда через фразу мешала английский с хинди и хадзани [53]
; ни один настоящий ученый не позволит концептуальным ограничениям единственного языка стреножить свои мысли. Временами они вели себя почти как синтеты, общаясь ворчаньем и жестами, бессмысленными для любого исходника. Дело даже не в том, что сингулярникам недостает социальных навыков, а в том, что после определенной границы грамматически правильная речь становится слишком медленной.Но только не для Сьюзен Джеймс. Это ходячее противоречие: женщина, настолько преданная идее Общения как Объединяющей силы, что ради нее она раскромсала собственный мозг на отдельные куски. Похоже, ей одной был небезразличен собеседник. Остальные говорили сами с собой, даже когда обращались к другому. Более того, даже другие личности в мозгу Джеймс вели себя так же, предоставляя окружающим право переводить, как могут. Никаких проблем – на борту «Тезея» каждый мог понять любого. А для Сьюзен Джеймс это просто не имело значения: она каждое слово предназначала конкретному адресату, приспосабливала фразу под реципиента.
Я – проводник, существую, чтобы наводить мосты, но никакого моста не получится, если я передам лишь то, что говорил экипаж «Тезея». Поэтому я рассказываю, о чем он говорил, а вы черпайте столько смысла, сколько в состоянии воспринять. За одним исключением: Сьюзен Джеймс, лингвисту и вожаку Банды, я доверяю говорить за саму себя.
Пятнадцать минут до апогея; максимально безопасное расстояние на случай, если «Роршах» решит нанести ответный удар. Далеко внизу магнитное поле объекта продавливало атмосферу планеты, словно мизинец Господень. Под ним собирались тяжелые, темные грозовые тучи, а по его следам клубились вихри размером с Луну.
Пятнадцать минут до апогея, а Бейтс еще надеялась, что Сарасти передумает.
В каком-то смысле это была ее вина. Если бы она отнеслась к новому испытанию как к очередному кресту, который придется нести, возможно, все пошло бы более-менее по накатанной. Еще жила слабая надежда, что Сарасти позволит нам стиснуть зубы и продолжить, включив в список напастей не только зиверты, магниты и чудовищ из подсознания, но и двери-капканы. Но Бейтс подняла шум: для нее этот случай стал не очередным куском дерьма в канализации, а шматом, который забил трубу.
Четырнадцать минут до апогея, и Аманда Бейтс до сих пор жалела об этих словах.
За время предыдущих вылазок мы обнаружили двадцать шесть переборок на разных фазах развития. Мы просвечивали их рентгеном и пробовали ультразвуком. Наблюдали, как ими заплывают коридоры и как они неторопливо втягиваются обратно в стены. Диафрагма, захлопнувшаяся за спиной у Банды четырех, была совершенно иной породы.
А значит, ловушку кто-то расставил.
Вот и еще одна причина для беспокойства. Тринадцать минут до апогея, а Бейтс волновалась за обитателей «Роршаха».