Огневое лихолетье (Военные записки)

— Отсюда, — ответил старик, передохнув. — Из нее. В лесах, как звери, скитались. Опух вон мальчонка с голодухи…

Мы вернулись в деревушку и зашли в крайний дом. Обогревшись, Алексей Сергеич Поздняков и его сын Саша, перебивая друг друга, рассказали нам историю своей семьи.

Вот эта история.

* * *

В первую зиму фашисты бывали в деревушке редко, но обобрали ее дочиста. У Сергеича они отобрали коня, корову, всех овец, разные мелкие вещи и хлеб. К весне деревня оказалась нищей и обездоленной.

Однажды вечером старшие сыновья — Павел и Дмитрий, парни по неполному второму десятку, но сильно повзрослевшие за зиму, осторожно завели разговор.

— Рубахи бы постирала нам, мама, — сказал Павел.

— И хлебца бы чуток дала, — сказал Дмитрий.

Отец забеспокоился:

— Это куда же собрались-то?

И мать схватилась за сердце:

— Сынки мои, куда?

— А чего ж тут жить сложа руки? — заговорил Павел. — Чего выживешь? Мы, кажись, не малые. Совестно так-то и сидеть. Придут наши, спросят: сидели, ждали? Что скажешь?

Ночью они ушли из деревни в леса. С ними ушли еще восемь человек — Николай и Матвей Гречухиньт, Василий Козлов, Арсений Окунев… Партизаны действовали по всей округе: взрывали поезда, везущие на восток боеприпасы, громили гитлеровские комендатуры, уничтожали обозы.

Жизнь в деревне стала еще тяжелее. Вспахать землю нечем было, засеять — тоже. Всю весну Сергеич со своей женой Петровной и сынишкой Сашей трудились на своем клину: долбили землю мотыгами, копали лопатами… Отдыхая на полоске, Сергеич с большой обидой говорил жене и сынишке:

— Вот дожили! На своей земле — и нищ, и гол, и укусить нечего! Песьи души их распроклятые! И где только наши-то? Где? Чего они замешкались? Ведь дыхнуть же нечем под этой неметчиной, разве ж они не знают? О господи!

Несколько раз тайно вместе с товарищами наведывался Павел — загорелый, окрепший, с автоматом у груди. Сергеич пытал и его:

— Ну как? Когда же? Вам-то неизвестно там?

— Скоро, папаша, скоро, — успокаивал Павел. — Подожди, соберутся с силой. Быть того не может, чтобы не пришли.

— Не доживу, должно, — вздыхал Сергеич.

После сева пошла Петровна с соседкой Елизаветой Яночкиной в бывшее районное село раздобыть соли. Обратно вернулась одна Яночкина. Вернулась, торопливо подошла ко двору Поздняковых, кинулась грудью на изгородь, зарыдала. У Сергеича опалило всю душу.

— Наша-то где?

— Фашисты… — сквозь рыдания попыталась ответить соседка. — Фашисты…

Кто-то доказал, что Петровна — мать двух партизан. Гитлеровцы схватили ее и еще по дороге в комендатуру расстреляли.

Весть о трагической смерти жены потрясла Сергеича. Он сразу постарел на десяток лет и стал ходить, запинаясь на каждой кочке, бросая вокруг тревожный взгляд…

…В начале зимы в деревушку, где осталось в живых не более половины жителей, приехали встревоженные фашисты. В деревушке уже слышали отдаленный грохот артиллерийской канонады. Все поняли: идет Красная Армия, близится долгожданный час. Немцы объявили, что на следующее утро начнется эвакуация.

Но никто не стал ждать это утро. Ночью все жители деревушки бежали в леса.

После рассказа мы вместе с Сергеичем пошли на другой конец деревни, где был его двор. Еще издали увидели: дом сгорел, и печь рухнула, и ветла, что стояла рядом, обтрепана осколками снарядов. Около пепелища лежали два гитлеровских трупа, а рядом — труп нашего бойца. Он сражался за дом Поздняковых, не щадя своей жизни.

Сергеич снял шапку и долго стоял над трупом бойца с опущенной головой. Потом он поднял глаза. В них стояли слезы.

— Я похороню его, — сказал он тяжко. — Вот тут, под ветлой. А придет весна — памятничек со звездой срублю, оградку сделаю, цветов посажу. — Он потрогал грудь. — И детям, и внукам — всему роду накажу: вот он, освободитель наш родной, чтите его и память о нем соблюдайте… Слышишь, Сань, что говорю?

— Слышу.

7 февраля 1944 г.

Великий рядовой

Дикие, дремучие леса на Ловати! Бредешь с утра до вечера по лесной глухомани — и нет ей конца и края. Зубчатые ели, точно древние сторожевые башни, вздымаются в небо. Вокруг них — частокол мертвых, замшелых ольх, потерявших сучья и вершины. Тоненькие березки, не дотянув до солнца, дугами гнутся к земле, — кажется, что здесь бродил озорной медведь и гнул их, любуясь своей удалой силой.

Извечна эта лесная глухомань. Но сколько в ней родного, приятного душе! Осматриваешь ее — и вспоминаешь слова поэта:

Здесь русский дух,
Здесь Русью пахнет.

В глубине этой безмолвной лесной глуши есть продолговатая, сверкающая белизной поляна. У западной окраины ее, под грядой заиндевелого леса, стоит в низенькой оградке на возвышении простенький обелиск, увенчанный звездой; на нем, в центре венка из еловых веток, портрет молодого русского паренька с открытым, далеким взглядом. Это Саша Матросов, гвардии рядовой, великий рядовой, покрывший свое имя бессмертной славой. Рядом с обелиском — большой сугроб; на восточном скате его зияет темная, зловещая дыра. Это немецкий дзот. Здесь Александр Матросов совершил подвиг.