Огни на дорогах четырех частей света

Столицу Ирана, Тегеран, часто называют «Парижем Среднего Востока». И действительно, есть в этом городе что-то родственное Парижу. Светлый, прозрачный воздух, нежные нюансы света, играющего на золотистых стенах домов, цветы и деревья. И также веселый характер персов, любящих смех и шутку, их живой ум, сообразительность, легкость и быстрота движений. И какая-то врожденная артистичность – понимание того, что красиво и некрасиво, что радует глаз и душу и что их омрачает.

Один из кварталов города, по соседству с армянской церковью и зороастрийским «храмом огня», издавна облюбовали русские. И есть в этой части города что-то, напоминающее «русские» кварталы Парижа, Пасси и Отей, – как они были до войны, когда многоэтажные дома-ульи еще не ворвались в мирный город особнячков, садиков и очаровательных переулков, не разметали их тишину и сон.

Армянская церковь, белая, с невысокой башенкой-колокольней, находится в глубине большого двора, отгороженного от улицы узорной решеткой. В этом дворе по утрам собирается веселая толпа детей и подростков, идущих в прилегающую к церкви армянскую школу.

На другой стороне улицы помещаются храм и школа «гебров», иранских зороастрийцев. Храм окружен садом и обнесен высокой стеной, из-за которой видны лишь зеленые шапки деревьев. Когда кончаются занятия в обеих школах одновременно, учащиеся высыпают из соседних, через улицу, ворот, и улица наполняется веселым шумом и гамом.

Два храма, христианский и зороастрийский, живут дружно. Зороастрийцы даже «пользовались» колокольным звоном христианской церкви, когда при некоторых особенно строгих правителях Ирана им было запрещено иметь свой колокол, чтобы не смущать сердца верных пророку Магомету12.

Между тем ритуал зороастрийской службы требует колокольного звона. Колокола армянской церкви хорошо слышны в «храме огня», гебры слушали его и считали как бы «своим». Между христианством и религией Зороастра, маздеизмом, никогда не было вражды. Недаром «волхвы с Востока» – зороастрийские жрецы – приходили поклониться новорожденному Младенцу-Христу.

В неровном, разношерстном ряду домов этого квартала попадаются иногда чудесные старинные домики в два-три этажа, с покривившимися колонками деревянных резных балкончиков, выкрашенных в голубой цвет, нависающих над тротуаром. Есть и особняки, отгороженные от улицы стеной, по которой вьется плющ, с калиткой, обрамленной красными гроздьями ползучих маленьких роз. Очень часто можно видеть на вывесках русские надписи: «Портной. Шьет и переделывает костюмы», «Парикмахер. Завивает, бреет, стрижет усы», «Колбасная лавка», «Чайная», и т. д.

На улице Надери, самой большой артерии квартала, солнечно, весело и шумно. Здесь находится множество магазинов и чайных, и два больших отеля. Один из них, «Отель Надери», славится своим рестораном и кондитерской, которые принадлежат русско-армянской семье, выходцам из России – людям русской культуры, говорящим на прекрасном русском языке. В ресторане дают великолепный борщ с пирожками, холодную окрошку, русские котлетки, шашлык и т. д. Порция зернистой икры в сопровождении большой рюмки ледяной водки стоит дешево – икра добывается в самом Иране (белуга и семга не считаются с границами).

На лето – долгое, волшебное, светло-прозрачное Тегеранское лето – ресторан перебирается в сад при отеле Надери. По вечерам играет очень хороший оркестр, девушки в венгерских или испанских костюмах поют песни всех стран, – и как приятно услышать вдруг русскую песню!

От улицы Надери сложной неправильной сетью разбегаются маленькие тихие улочки. Некоторые из них безымянны, и тогда адрес живущего на них человека состоит из названий нескольких соседних улиц, между которыми надо его искать. Такой адрес понятен только старожилам, они, впрочем, знают по именам обычно и всех своих соседей.

В одной из таких безымянных улочек квартала Надери, полюбившегося русским, жил инженер Валентин Александрович Ольшанский, издававший русскую газету «Тегеранский листок». Он жил в русском пансионе, помещавшемся в особнячке с маленьким садиком, обнесенным толстой, как ограда крепости, стеной. В сад вела низенькая зеленая дверь, в которую с трудом мог войти человек высокого роста.

Ольшанский жил замкнуто, проводя время за книгами и за пишущей машинкой или у старинного ручного ротатора, на котором печатался «Тегеранский листок». Обед он варил себе большею частью сам на пузатой керосинке, спутнице многих лет эмиграции, раскоряченные ножки которой подгибались от старости. У него были свои правила питания, предписанные ему гималайским йогом. Диета эта безоговорочно исключала мясо и спиртные напитки, которые он заменял наваром гималайских трав.