Огни на равнине

Я обнаружил объекты, хотя некоторые назвали бы их «людьми». В каком-то смысле это действительно были люди… Но лишенные почти всего человеческого. На ступенях лежали трупы. Их лица и тела уже подверглись разложению. В таком состоянии они, судя по всему, находились несколько дней и давно утратили свои индивидуальные черты и все, что связывало их с жизнью. Только армейские штаны подтверждали причастность их бывших владельцев к роду людскому. Тряпье было настолько пропитано кровью и черной слизью, что совершенно не походило на одежду, а скорее напоминало кучу навоза и земли.

Я идентифицировал объекты как трупы, но при этом никак не мог осознать, что именно видят мои глаза. Я думал, стоит мне только повнимательнее всмотреться в зловонную гниющую массу, как я разгляжу лица, ноги… Но жуткий вид этой груды тел ввергал меня в ступор: я ничего не различал, не понимал.

Руки и спины мертвецов разбухли до невероятных размеров; кожа, глянцевая, медно-красная, так растянулась, что, казалось, вот-вот лопнет. У некоторых из животов вылезли кишки толщиной в палец. Самих ран видно не было, поскольку разлагающиеся мышцы перетянули кишки так, что они стали похожи на связки сосисок. Головы распухли, словно тысячи ос вонзили в них свои жала. Липкая, гнилостная слизь приклеила волосы к коже, расплывчатой линией обозначив лбы. Я вдруг почувствовал, что никогда уже не смогу без содрогания глядеть на кукол-хина[5] с церемониальными прическами…

Раздутые щеки, вытянутые в трубочку губы – лица походили на морды задумчивых котов. Трупы лежали как попало, головы одних покоились на коленях других. Иные тела были так странно скрючены, будто мертвецы, свернувшись в клубок, обнимали себя за плечи. У многих на заду штаны порвались, и из прорех выглядывали белые кости.

Мне стало понятно, почему в деревне кружили стаи собак, а над крышами вилось воронье.

Удивительно, но меня не вырвало. Возможно, тошнота – неосознанный ответ слабой, эгоистической личности на ужасы, происходящие за пределами ее тихого, безмятежного существования. На травмирующие психику известия подобные люди реагируют рвотой. Я же почувствовал себя безмерно одиноким. Возникло ощущение, что меня предали, обманули.

Трупы моих товарищей по оружию. Мертвецы, утратившие человеческий облик. Охваченный тоской и болью, я смотрел на них и видел только согнутую ногу, простертую вперед руку, поднятый палец – эти застывшие, безмолвные символы последних мгновений жизни.

Я попытался представить, что здесь произошло. Группа японских солдат набрела на деревушку во время очередного продовольственного рейда. Местные жители застали грабителей врасплох и свели с ними счеты. Возле трупов валялся огромный мясницкий нож. Скорее всего, он и стал орудием убийства. Позже филиппинцы бежали из деревни, боясь мести японских захватчиков. Оккупационные войска больше не контролировали этот район, но солдаты, которые толпами бродили по окрестностям, грабили и мародерствовали, вполне могли появиться в деревне и обнаружить следы зверской бойни.

Глава 18 De profundis

Осторожно ступая между трупами, я поднялся на паперть и вошел в церковь. Внутри было тихо и спокойно. Ужасы войны не проникали сюда. Сквозь высокие окна струились потоки света, наполняли церковь мягким сиянием, золотили пыль, осевшую на дощатом полу и деревянных скамьях. У входа стояла чаша для святой воды, сделанная из большой морской раковины. Она была пуста: вода испарилась.

На стенах между окнами висели картины с изображением крестных мук. Полотна поразили меня избытком карминных тонов. Поистине первобытная кровожадность художников удивляла и настораживала. Раны, рубцы, следы кнута, спина Иисуса в потоках крови… Голгофа, казнь, распятие – кровь, капающая с Его пригвожденных к кресту ног и расползающаяся темными пятнами по перекладине. Работы доморощенных живописцев не отличались оригинальностью композиций, они походили на заурядные копии с известных канонических творений и не вызывали никаких эмоций, кроме ощущения тоскливой обыденности, банальности, пустоты. Однако, как ни странно, незатейливые, упрощенные образы лучше всего отражали дикость, бессмысленную жестокость и жуткое варварство своего времени.

Я размышлял о прихожанах, которые преклоняли в этом храме колени и молились перед картинами, сочившимися кровью. Они рассматривали сцены крестных мук, замирали при виде растерзанной человеческой плоти и испытывали совершенно иные чувства, нежели я.

На алтаре стояло аляповатое восковое распятие. Обнаженное тело Иисуса светилось мертвенно-бледной желтизной, ярко темнели пятна запекшейся крови. Я глаз не мог отвести от лица этого страдальца, чистого, доброго человека, которого приговорили к смерти и казнили две тысячи лет назад в глухой римской колонии. Он был распят на кресте! Раскрытые ладони окровавлены, покорно и широко раскинутые руки пригвождены к концам перекладины, измученное тело обмякло…