Огни в тумане

— Не надо дождя, — сказал Быков, — дорога размокнет. — Он привлек девушку к себе и погладил по голове. — Нельзя со мной, Оля, ты пойми. Дело у меня серьезное и срочное, одному и то трудно пробраться... Ты вот, если партизаны есть поблизости, с ними свяжись да помогай своим... Каждый должен делать то, что может.

— Зачем ты учишь меня? — обиженно сказала девушка. — Я это сама знаю. Но я хоть одним глазком хочу посмотреть на родную землю, а теперь упасть бы, прижаться к ней, как к матери. Да где это понять тем, кто не был на чужбине?

— Поймем, зяблик. Ты лучше скажи, какому жениху привет передать?

— До свидания, — сказала девушка, и голос ее дрогнул, в нем снова послышались слезы. — Если, случаем, встретишь Никиту Васильченко, скажи, что его сестра Оля целует его и ждет. Вы скорее только приходите, скорее!

— Скоро придем, — серьезно и твердо сказал Быков. — Спасибо тебе, родная, и до скорого свидания!

Глава пятая. ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

В то время как Быков прощался с девушкой, собираясь в обратный путь, километрах в двенадцати к востоку, в лесу, возле костра, сидели его конвоиры — Эрих и Ганс. Они и сами не смогли бы объяснить, что заставило их третьи сутки кружить по оврагам и лесам. Бомбежка, взрывы снарядов, смерть офицера, бегство пленного, страх перед начальством совершенно ошеломили их. Сейчас они были заняты усердными, но совершенно бесполезными препирательствами.

— Зачем ты сказал «наши самолеты»? — в десятый раз начинал Ганс. — Если бы ты не сказал, что это наши самолеты, мы могли бы укрыться, принять меры...

— Это дело воздушных наблюдателей — предупреждать... Да и не такие годы мои, чтобы бегать, как мальчишка. У меня ревматизм.

— Теперь тебя сразу вылечат. Расстрел, он и не такие болезни лечит.

— Почему расстрел? За все это дело отвечал офицер, а он убит.

— Да, офицер убит, это верно, — согласился Ганс. — Это, конечно, обстоятельство...

— Вот я и говорю, убит. Мало того что очередью прострочило, так еще и череп осколком снесло.

— А пленный все-таки убежал. Упустить такого важного пленного — это не шутка... Это никак не меньше штрафной роты.

— В штрафной роте тоже наверняка убьют. Пушечное мясо...

— А тут партизаны убьют...

Слово «партизаны» вырвалось так неожиданно, что Эрих побледнел и стал быстро затаптывать костер, а Ганс покрепче сжал винтовку. Посидев еще некоторое время в темноте и ничего подозрительного не услышав, конвоиры улеглись спать. Впрочем, это был не сон, а кошмар: скрипело под ветром дерево, среди ночи стала кричать какая-то шальная птица. И солдаты лежали затаив дыхание, пугаясь даже стука собственных сердец. Перед утром пошел дождь, они перемокли. Думая, что Ганс спит, Эрих вытащил кусок хлеба и, давясь, стал поспешно есть, а Ганс лежал и думал: «Экая скотина, сам жрет, нет чтобы с товарищем поделиться». Впрочем, есть он не очень хотел, потому что незадолго перед тем съел большую булку, прихваченную на базаре у торговки при выходе из местечка.

Перед утром, когда стало всходить солнце, они действительно уснули. И Эриху почему-то, как уже не раз за последнее время, во всех подробностях приснилось отступление у Буга. Во второй половине дня, когда после утреннего боя отступление превратилось в бегство, хлынул обложной дождь — шипел и хлюпал водой лес, чавкало, как болото, сжатое поле, и то тут, то там бомбы и снаряды выкидывали фонтаны грязи. Потом — ночь, паника. Офицеры удрали, саперы тоже. Пехота бежит к реке, но никто не знает, где лодки. На реке стоит стон, вой, крики, проклятия, каждый старается только за себя. За плечо Эриха ухватился раненый, просит помочь, обещает все свои трофеи... Пришлось дать ему в морду и отправить к рыбам: нашел, дурак, время прельщать трофеями, когда сам идешь ко дну! Выплыв, Эрих увидел, что чуть повыше река имеет перекат и там люди переходят вброд. В это время перекат накрыли минометным огнем. Там стоял такой крик, что он заткнул уши и в ужасе побежал от реки куда глаза глядят. Потом он увидел себя и Ганса на двуколке, которую трясло и подбрасывало на лесной дороге. От этих толчков он и проснулся, открыл глаза и в ужасе снова закрыл их, словно увидев привидение... Светило солнце, и перед ним, закинув за спину винтовку Ганса и небрежно перекинув на колене автомат, сидел их пленный.

— Гитлер капут! — подобострастно забормотал Эрих, поднимая руки.

— Геринг капут, Геббельс капут! — добавил равнодушной скороговоркой Ганс.

— Помалкивать, вы, тотальники! — оборвал Быков. — Это наше дело решать, кому капут, а кого по Европе в железной клетке возить на поучение... Ну ты, — ткнул Быков Эриха, — снимай шинель, пилотку, сапоги, да побыстрей... шнель!

Эриха трясло как в ознобе. Раздевшись, он сидел в поношенном мундире и босой, посиневший от страха, щуплый и жалкий. Войлочного цвета жидкие вихры смешно торчали над длинными ушами и морщинистым лбом... Быков натянул шинель прямо на ватник, так что она затрещала по всем швам.