Огнянный

В сентябре я отправилась в очередную командировку на открытие дворца культуры в районном центре. Но вместо одного дня поездка затянулась на три, так как наша редакционная машина сломалась, и ее приводили в чувство целых два дня. По возвращении домой меня ждал неприятный сюрприз.

— Тебе тут какая-то девушка оставила странное сообщение на автоответчике, — сказал мне отец. — Она несколько раз звонила, в тот день, когда ты уехала, но нам с матерью ничего сказать не захотела.

Сообщение было от Ларисы.

— Ирина, — говорил мне тихий, ровный голос Ларисы, — вы были совершенно правы и насчет Огнянного, и насчет гибели. Сейчас уже слишком поздно, уже невозможно что-то изменить и исправить, но я хочу поблагодарить вас за то, что вы пытались мне помочь. Спасибо и прощайте.

Я слушала слова Ларисы и чувствовала, что волосы встают дыбом от этого спокойного голоса. Я быстро обулась, схватила куртку и пулей вылетела из дома. Плохо зная район, где жила Лариса, я заплутала между старыми двухэтажными развалюхами и новыми многоэтажками. Нумерация домов была совершенно неописуемой. В конце концов проходящая мимо старушка указала мне нужное направление. Мне бы и в голову не пришло искать дом номер семнадцать между пятым и двадцать третьим. Около нужного мне дома стояло много народу. Недоброе предчувствие охватило меня. Мелькнула мысль, что все это слишком похоже на похороны.

Дверь подъезда открылась, четверо мужчин вынесли гроб, обитый красной тканью, и аккуратно опустили на три стоящие в ряд табуретки. Я подошла поближе, втайне надеясь, что ошибаюсь. В гробу лежала Лариса. Ее белое безжизненное лицо казалось еще более изможденным, чем два месяца назад, когда мы с ней впервые встретились.

На похороны пришло очень много людей. Женщины плакали, у мужчин были непроницаемые лица. Мать Ларисы стояла рядом с гробом. Ее поддерживал пожилой седой мужчина с покрасневшими от слез глазами и молодой парень лет двадцати. Видимо муж и сын. В свободной руке парень держал пакетик с пузырьками и таблетками. Люди стали подходить к гробу, прощаться с Ларисой. Я тоже подошла, поцеловала бумажный ободок со словами молитвы, обхватывающий холодный лоб.

— Прости, — тихо прошептала я, — что не смогла тебе помочь.

Всхлипывания и плач усиливались. Мать Ларисы не держалась на ногах и почти висела на плече мужа. Неожиданно она закричала рвущим душу голосом и кинулась к гробу.

— Ларочка, доченька, зачем ты оставила меня, мое время умирать было, не твое, кровинка моя, — страшно причитала она, склонившись над дочерью.

Муж и сын пытались отвести Галину Павловну от гроба. Она вдруг тихо охнула и потеряла сознание. Ее отнесли к лавочке, усадили, стали совать в нос ватку с нашатырем. Кто-то предложил вызвать «Скорую». Но Галина Павловна очнулась, положила в рот какие-то таблетки и сидела на лавочке бессильно и беззвучно плача. Муж тоже присел рядом с ней, потянулся за лекарством, держась за левую сторону груди.

— Надо уносить, — сказал мужской голос у меня за спиной, — иначе, не дай Бог, еще покойников прибавится.

К Ларисиным родителям подошли двое мужчин, что-то тихо им сказали. Галина Павловна, ее муж и сын еще раз подошли к гробу, поцеловали Ларису. Потом несколько мужчин легко подняли гроб и понесли к стоявшим в стороне автобусам ритуальной фирмы.

Я еще долго бесцельно и тоскливо бродила по городу. Дойдя до какого-то маленького скверика, присела на скамеечку. Теплый сентябрьский день, яркое солнце, синее безоблачное небо, желтые листья… Все это праздничное осеннее великолепие никак не вязалось с черным горем, накрывшим меня сегодня. Золото на голубом и черная бездна.

Подул легкий ветерок, и листья, лежавшие передо мной на газоне, вдруг встрепенулись и, закружившись маленьким смерчем, поднялись вверх. Мне послышался тихий, злобный смех, и листья упали на землю. Я поняла, что это Огнянный смеялся надо мной. От горя и бессилия у меня потекли злые слезы.

— Будь ты проклят, черт поганый, — всхлипывая, сказала я.

Проходит время, затухает боль, стираются из памяти события, забываются лица. Но никогда мне не забыть огненного фейерверка в предрассветном небе, полных тоски глаз Ларисы и тихого злобного смеха в вихре осенних листьев.