Огонь

Он представил себе на миг её жизнь: приходит с работы, готовит что-нибудь на общей кухне, потом закрывается в комнате, лежит, читает книги. Иногда приходят знакомые, мужчины; соседки подслеживают и злословят.

— А твои актёрские способности? Забросила?

— Ага.

— В самодеятельности не пытаешься?

— Да ну!… Расстраиваться?

— Тогда я не понимаю, чем ты живёшь…

— Чем живут многие. Надеждами. Инерцией.

— Ну, братцы, едва вырвался! — раздалось над столом.

Рябинин пришёл прямо в колпаке, в замызганном фартуке, с закатанными рукавами на мощных, поросших рыжими волосами ручищах.

— Что ж, давай обнимемся?… Рад тебя видеть, босяк, без верёвки на шее! Значит, первое: ты обязательно должен прийти ко мне. И уж там-то я тебя накормлю!

— Не этим, ты хочешь сказать? — иронически спросил Павел, отодвигая свою тарелку.

Рябинин засмеялся охотно.

— Вот там, дома, поймёшь, что значит настоящий повар.

— А ты по крайней мере откровенный, чёрт! — сказал Павел.

Рябинин радостно улыбался.

— Эх, братцы, братцы, а помните наши встречи? Велосипеды! Музыку как слушали, спорили до ночи? Пашка, ты приходи, угощу тебя джазом. Теперь у меня стереофоническая радиола, два магнитофона, семьдесят кассет, я тебе такие джазы выдам, Каких ты и у себя в Москве не слышал. Женя, скажи?

— Правда, это так, — сказала Женя, не глядя ни на кого.

— Приходи завтра!

— Не знаю, как у меня сложится. Но буду ещё несколько дней.

— Прекрасно! Договорились в принципе. Дураки, не могли подождать, задняя комната уже свободна.

— Вот наконец спрошу специалиста, — сказал Павел. — Меня мучает давно один пустячный кулинарный вопрос. Чепуха, но никак не могу понять.

— Давай хоть сто вопросов!

— Почему в столовых такие котлеты?

— То есть… а как ты хотел?

— Подожди, я объясню! Приезжаешь в Улан-Удэ или в какой-нибудь посёлок, которого на карте нет, заходишь в столовую. Привет! Котлеты точно такие, цвет, вкус, подливка, как где-нибудь на Таганке в Москве. Ну, прямо, как домой попал!

— Технология общая.

— Это что, у вас в учебниках такая технология, что ли: чтоб брать продукт — и переводить? Нет, чёрт возьми, это же надо учиться, это же надо специально стараться, чтоб из хороших продуктов сделать такую дрянь! В чём ваш профессиональный секрет, скажи?

— У нас калькуляция, раскладка, — сказал Рябинин, добродушно улыбаясь. — Общий стандарт, точно всё отмерено, не беспокойся, без воровства.

— Ладно, калькуляции, раскладки, стандарты… Тогда скажи мне: как вы изловчаетесь гробить просто картошку?

— А ты что, фельетон будешь писать? Напиши!

— Нет, — сказал Павел, смеясь, — это я для себя хочу уяснить.

— Ах, чудак, чудак! — сказал Рябинин. — Приходи ко мне домой, я покажу тебе своё умение.

— Да я прочёл вашу стенгазету, видишь ли…

— Это я писал, — гордо сказал Рябинин.

— Ты?!

— Я! — Рябинин весело смеялся, этакий довольный, жирный, благодушный, почёсывая волосатые руки. — Конечно, не всё сам, с «Блокнота агитатора» содрал… А что ж ты думал: только вы одни строчите? Ну, ладно, так договорились, я тебя жду.

Он вскочил и убежал, потому что его давно уже звали из-за стойки; помахал рукой, улыбающийся, довольный, трясущий пузом.

— Ты что, в самом деле к нему пойдёшь? — спросила Женя.

— Всё очень странно… Вы все.

— Рябинин — явление, пойди, посмотри, как он живёт! Это, может, и серьёзнее домны… Строить домны до неба мы, в общем-то, умеем… Я тебе книгу правильно выбрала? Доволен?

— Да, да, хорошая, — рассеянно сказал Павел. — Я даже срисовал…

— Покажи.

Он достал записную книжку. Косо-криво — схема, упрощённая.

— А это что рядом? Домик для сравнения?

— Да, — сказал Павел, чувствуя себя как чертёжник несколько смущённо, — а этот прямоугольник слева — тридцатиэтажный дом.

Глава 5

Так валит толпа с футбольного матча в Лужниках. Все шли только к заводу, ни одна душа навстречу. Ледяной воздух, казалось, вибрировал от сплошного шороха и скрипа ног по снегу. Площадь перед входом была беспорядочно забита маленькими пузатыми автобусами, которые, сигналя, рассекали толпу, высаживали кучки приехавших из города и окрестных посёлков, вливающиеся в общий поток.

Автобусы только высаживали, трамвай только высаживал, ворота только ненасытно проглатывали.

Вокруг была мгла, туман опустился с ночи, скрывая горизонты, начисто скрыв завод, и даже крыша управления терялась в тумане.

Только из-за ворот, из мглы долетал приглушённый грохот, гул и свист — картина фантастическая, поскольку глаз видел только море людей, куда-то идущих из мглы во мглу.

В дороге Павел промёрз, у него забило дыхание тяжёлым холодным воздухом, а может, и от этой, такой невероятной картины, — ничего подобного он не видел прежде, он подумал, что, окажись на его месте гениальный режиссёр, как Эйзенштейн, Антониони, он бы это снял…

Был предпусковой день, 25 января. Накануне Павел уехал с таким пузатым автобусом: ему сказали, что это удобно, он вскочил, а потом в городе не знал, куда себя девать, досадуя и не понимая, зачем уехал, слонялся в одиночестве, осмотрел здешние новые «Черёмушки», театр, цирк.