Огонь

Это не пустые слова: Ламюз - мастер по части увиливания; тем не менее он спас жизнь многим раненым, подобрав их под обстрелом.

Он объясняет это без хвастовства:

- Мы все лежали в траве. Боши здорово палили. Трах-тах-тах! Бац, бац!.. Дззз, дззз!.. Вижу: несколько ребят ранено, я встаю, хоть мне и кричат: "Ложись!" Не могу ж я их оставить. Да в этом и нет никакой заслуги: я не мог поступить по-другому.

Почти за всеми солдатами из нашего взвода числятся высокие воинские подвиги; у каждого кресты за храбрость.

- А я не спасал французов, зато хватал бошей, - говорит Бике.

Во время майских атак он бросился вперед; он исчез и вернулся с четырьмя немцами.

- А я их убивал, - говорит Тюлак.

Два месяца тому назад он уложил в ряд перед взятой траншеей девять немцев.

- Но больше всего я ненавижу их офицеров.

- А-а, сволочи!

Этот крик вырвался у всех сразу, из глубины души.

- Эх, старина, - говорит Тирлуар, - вот толкуют, что немцы - погань. А я не знаю, правда это или и тут нас морочат; может быть, их солдаты такие же люди, как и мы.

- Наверно, такие же люди, как мы, - говорит Эдор.

- Как сказать! - кричит Кокон.

- Во всяком случае, нельзя знать точно, каковы солдаты, - продолжает Тирлуар, - зато уж немецкие офицеры!.. Ну, это не люди, а чудовища. Это особая погань, верно тебе говорю, старина. Можно сказать: это микробы войны. Ты бы поглядел на них вблизи: ходят - точно аршин проглотили, долговязые, тощие, будто гвозди, а головы у них телячьи.

- А у многих змеиные.

- Я раз как-то возвращался из наряда, - продолжает Тирлуар, - и встретил пленного. Вот падаль! Это был прусский полковник, говорят, с княжеской короной и золотым гербом на ремнях. Пока его вели по траншее, он все орал: как смели его задеть по дороге! И на всех он смотрел сверху вниз. Я сказал про себя: "Ну, погоди, голубушка, ты у меня попляшешь!" Я выждал удобную минуту, изловчился и со всей силы дал ему пинка в зад. Так он, знаешь, повалился на землю и чуть не задохся.

- Задохся?

- Да, со злости: он понял, что случилось, - а именно, что по его офицерской, дворянской заднице саданул простым сапогом, подбитым гвоздями, простой солдат. Он завыл, как баба, и забился, как припадочный.

- Я не злой, - говорит Блер. - У меня дети, и мне жалко резать дома даже свинью знакомую, но этакого гада я б охотно пырнул штыком - у-ух! прямо в пузо!

- Я тоже!

- Да еще не забудьте, - говорит Пепен, - что у них серебряные каски и пистолеты, за которые всегда можно выручить сотню монет, и призматические бинокли, которым цены нет. Эх, беда! Сколько я упустил удобных случаев в начале войны! В ту пору я был балдой. Так мне и надо! Но будьте благонадежны, уж я добуду серебряную каску. Слушай, накажи меня бог, когда-нибудь добуду. Я хочу не только шкуру, но и добро Вильгельмова золотопогонника. Будьте благонадежны: я сумею это раздобыть до конца войны!

- А ты думаешь, война кончится? - спрашивает кто-то.

- А то нет? - отвечает другой.

* * *

Вдруг справа от нас поднимается шум; появляется толпа людей; темные фигуры перемешаны с цветными.

- В чем дело?

Бике идет на разведку; скоро он возвращается, указывает большим пальцем через плечо на пеструю толпу и говорит:

- Эй, ребята, поглядите! Публика!

- Публика?

- Ну да. Господа. "Шпаки" со штабными.

- Штатские! Только бы продержались!

Это сакраментальная фраза. Она вызывает смех, хотя ее слышали уже сотни раз; справедливо или нет, солдат придает ей другой смысл и считает ее насмешкой над своей жизнью, полной лишений и опасностей.

Подходят две важные особы, две важные особы в пальто, с тростью в руке; и третий в охотничьем костюме, в шляпе с перышком; в руке у него полевой бинокль.

За штатскими идут, указывая им дорогу, два офицера в светло-голубых мундирах, на которых блестят рыжие или черные лакированные портупеи.

На рукаве у капитана сверкает шелковая повязка с вышитыми золотыми молниями; он предлагает посетителям взобраться на ступеньку для стрельбы у старой бойницы, чтобы поглядеть. Господин в дорожном костюме влезает, опираясь на зонтик.

- Видел? - спрашивает Барк. - Ни дать ни взять, начальник станции, разрядился и показывает вагон первого класса на Северном вокзале богатому охотнику в день открытия охоты: "Пожалуйте, садитесь, господин помещик!" Знаешь, когда господа из высшего общества, одетые с иголочки, щеголяют ремнями и побрякушками, и валяют дурака, и пускают пыль в глаза своим снаряжением... Охотники на мелкого зверя!

Три-четыре солдата, у которых обмундирование было не в порядке, исчезают под землей. Остальные не двигаются, застывают; даже их трубки потухли; слышатся только обрывки беседы офицеров и гостей.

- Это окопные туристы, - вполголоса говорит Барк и громче прибавляет: - Им говорят: "Пожалуйте сюда, медам и месье!"

- Заткнись! - шепчет Фарфаде, опасаясь, как бы горластый Барк не привлек внимание этих важных господ.